L'esprit
de Paris
Эрнест Хемингуэй
ПРАЗДНИК, КОТОРЫЙ ВСЕГДА С ТОБОЙ
Когда в городе так много деревьев, кажется, что весна вот-вот придет, что в одно прекрасное утро ее неожиданно принесет теплый ночной ветер. Иногда холодные проливные дожди заставляли ее отступить, и казалось, что она никогда не вернется, и что из твоей жизни выпадает целое время года. Это были единственные по-настоящему тоскливые дни в Париже, и все казалось фальшивым. Осенью с тоской миришься. Каждый год в тебе что-то умирает, когда с деревьев опадают листья, а их голые ветки беззащитно качаются на ветру в холодном зимнем свете.
Но ты знаешь, что весна обязательно придет, так же как ты уверен, что замерзшая река снова освободится ото льда. Но когда холодные дожди лили не переставая и убивали весну, казалось, будто ни за что загублена молодая жизнь. Впрочем, в те дни весна в конце концов всегда наступала, но было страшно, что она могла и не прийти.
Когда наступала весна, пусть даже обманная, не было других забот, кроме одной: найти место, где тебе будет лучше всего. Единственное, что могло испортить день, - это люди, но если удавалось избежать приглашений, день становился безграничным. Люди всегда ограничивали счастье - за исключением очень немногих, которые несли ту же радость, что и сама весна.
Синие блокноты, два карандаша и точилка (карманный нож слишком быстро съедает карандаш), мраморные столики, запах раннего утра, свежий и всеочищающий, да немного удачи - вот и все, что требовалось. А удачу должны принести конский каштан и кроличья лапка в правом кармане. Мех кроличьей лапки давным-давно стерся, а косточки и сухожилия стали как полированные. Когти царапали подкладку кармана, и ты знал, что твоя удача с тобой.
В иные дни все шло хорошо и удавалось написать так, что ты видел этот край, мог пройти через сосновый лес и просеку, а оттуда подняться на обрыв и окинуть взглядом холмы за излучиной озера.
Случалось, кончик карандаша ломался в воронке точилки, и тогда ты открывал маленькое лезвие перочинного ножа, чтобы вычистить точилку, или же тщательно заострял карандаш острым лезвием, а затем продевал руку в пропитанные соленым потом ремни рюкзака, вскидывал его, просовывал вторую руку и начинал спускаться к озеру, чувствуя под мокасинами сосновые иглы, а на спине - тяжесть рюкзака.
Но тут раздавался чей-то голос.
- Привет, Хем. Чем это ты занимаешься? Пишешь в кафе?
Значит, удача ушла от тебя, и ты закрывал блокнот.
В кафе вошла девушка и села за столик у окна. Она была очень хороша, ее свежее лицо сияло, словно только что отчеканенная монета, если монеты можно чеканить из мягкой, освеженной дождем кожи, а ее черные, как вороново крыло, волосы закрывали часть щеки.
Я посмотрел на нее, и меня охватило беспокойство и волнение. Мне захотелось описать ее в этом рассказе или в каком-нибудь другом, но она села так, чтобы ей было удобно наблюдать за улицей и входом в кафе, и я понял, что она кого-то ждет. Я снова начал писать.
Рассказ писался сам собой, и я с трудом поспевал за ним. Я заказал еще рому и каждый раз поглядывал на девушку, когда поднимал голову или точил карандаш точилкой, из которой на блюдце рядом с рюмкой ложились тонкими колечками деревянные стружки.
Я увидел тебя, красавица, и теперь ты принадлежишь мне, кого бы ты ни ждала, даже если я никогда тебя больше не увижу, думал я. Ты принадлежишь мне, и весь Париж принадлежит мне, а я принадлежу этому блокноту и карандашу.
Потом я снова начал писать и так увлекся, что забыл обо всем, Сейчас рассказ не писался сам собой, сейчас его писал я, не поднимая головы, забыв о времени, не думая о том, где я нахожусь, и мне уже было не до рома "сент джеймс". Мне надоел ром, хотя о нем я не думал. Наконец рассказ был закончен, и я почувствовал, что очень устал. Я перечитал последний абзац и поднял голову, ища глазами девушку, но она уже ушла. "Надеюсь, она ушла с хорошим человеком", - подумал я. И все же мне стало грустно.
Радостно было спускаться по длинным маршам лестницы, сознавая, что ты хорошо поработал. Я всегда работал до тех пор, пока мне не удавалось чего-то добиться, и всегда прекращал работу, когда знал, что должно произойти дальше.
После этого я уже был уверен, что буду писать и завтра. Но иногда, принимаясь за новый рассказ и никак не находя начала, я садился перед камином выжимал сок из кожуры мелких апельсинов прямо в огонь и смотрел на голубые вспышки пламени. Или стоял у окна, глядел на крыши Парижа и думал: "Не волнуйся. Ты писал прежде, напишешь и теперь. Тебе надо написать только одну настоящую фразу. Самую настоящую, какую ты знаешь". И в конце концов я писал настоящую фразу, а за ней уже шло все остальное. Это было легко, потому что всегда находилась одна настоящая фраза, которую я знал, или прочитал, или услышал от кого-то. Если же я начинал тщательно отделывать каждое слово, как некоторые авторы, объясняя и растолковывая, то убеждался, что могу безболезненно оторвать все эти украшения, выбросить их и начать повествование по-прежнему, с настоящей простой фразы, которую я как раз и написал.
Попав наконец к Мишо, мы изумительно пообедали, но когда мы кончили и вопрос о голоде уже не стоял, чувство, которое на мосту мы приняли за голод, не исчезло и жило в нас, пока мы ехали на автобусе домой.
Оно не исчезло, когда мы вошли в комнату и легли в постель, и когда мы любили друг друга в темноте, оно тоже не исчезло. И когда я проснулся и увидел за открытыми окнами лунный свет на крышах высоких домов, оно было тут. Я отодвинулся, чтобы луна не светила мне в лицо, но заснуть уже не мог и лежал с открытыми глазами и думал об этом. Я силился понять, но был слишком туп. А еще утром видел обманную весну, и слышал дудку пастуха, гнавшего коз, и ходил за утренней программой скачек, и жизнь казалась такой простой.
Но Париж очень старый город, а мы были молоды, и все там было не просто - и бедность, и неожиданное богатство, и лунный свет, и справедливость или зло, и дыхание той, что лежала рядом с тобой в лунном свете.
Париж никогда не кончается, и каждый, кто там жил, помнит его по-своему. Мы всегда возвращаемся туда, кем бы мы ни были и как бы он ни изменился, как бы трудно или легко ни было попасть туда. Париж стоит этого, и ты всегда сполна получал за то, что отдал ему. И таким был Париж в те далекие дни, когда мы были очень бедны и очень счастливы.
Источник:
Эрнест Хемингуэй
ПО КОМ ЗВОНИТ КОЛОКОЛ.
ПРАЗДНИК, КОТОРЫЙ ВСЕГДА С ТОБОЙ
М., "Правда", 1988
Перевод М. Брука, Л. Петрова, Ф. Розенталя.
Другие материалы выпуска >>>
|
