ВИЛЛИ РОНИ:
ПО ВОЛНАМ ПАМЯТИ

Сначала был ручеек эмиграции. И случилось это очень давно - век назад.

Надо признать, тогда люди были не менее агрессивны, чем сейчас. Они так же ссорились без всяких причин и убивали друг друга. В России и Восточной Европе свирепствовали еврейские погромы. Единственным спасением для обладателей иудейских генов могло стать бегство куда-нибудь подальше, в чужую страну, где злоба людская не так сильна. Многие из этих людей обрели свою обетованную землю в Париже.

Именно здесь, в русской эмигрантской общине, сошлись двое: девушка из Литвы, покинувшая отчизну из-за того, что в ее родословной обнаружилось несколько евреев, и украинец с еврейскими же корнями. Впрочем, национальность не играет в этой истории решающего значения, просто-напросто, они оба были изгнанниками, оба страстно любили музыку, и оба мечтали о новой счастливой жизни.

Молодожены поселились в девятом округе, где 14 августа 1910 года и появился на свет маленький Вилли. Его отец быстро нашел работу - стал ретушером в известной фотостудии на улице Сент-Оноре, а через некоторое время даже открыл собственный салон. Ну а мать - пианистка - давала уроки игры на фортепиано.

В доме все время звучала музыка - неудивительно, что сын твердо решил стать композитором. Игра на скрипке, изучение основ музыкальной гармонии - все было очень серьезно. Даже карманные деньги тратились исключительно на музыку.

"Я был подростком, когда недалеко от нашего дома открылся концертный зал "Плейель", - вспоминал Вилли Рони, - там каждое воскресенье давали концерты. Я не пропускал ни одного. Конечно, билеты стоили дорого, и я мог позволить себе место разве что на галерке, но все равно это было здорово.

Впрочем, ради музыки я решался и на более опасные предприятия: не раз пробирался тайком на репетиции оркестра. Прятался в туалете, под умывальником, трясясь от страха: ведь в любой момент могла зайти уборщица. Она бы меня обнаружила и вышвырнула вон - прощай, музыка!

Однако страх сменялся непередаваемым блаженством, как только я слышал первые аккорды "Весны священной".

Да, я не стал музыкантом, но когда спрашивают, кто научил меня секретам фотокомпозиции, я отвечаю: Бах, Моцарт, Равель и Стравинский".

Счастливое детство закончилось незаметно. Вилли все еще бегал на концерты, ходил в Лувр, чтобы полюбоваться мастерами фламандской живописи, запоминал красивые позы конькобежцев, скользящих по катку, подглядывал за жизнью парижских улиц через видоискатель подаренного отцом фотоаппарата, но в семье все чаще поговаривали о том, что музыкант - это не профессия. Во всяком случае, не та, которая может прокормить и дать уверенность в завтрашнем дне. Впрочем, и ремесло фотографа такой уверенности не дает. А посему, наследник должен выбрать поприще юриста.

Сделаться адвокатом? О, ужас! Первый год студенчества привел Вилли в уныние: уж лучше пойти служить в армию.

Казалось, демобилизация станет спасением, ведь он вернется совсем взрослым, совсем самостоятельным, родители будут вынуждены считаться с его выбором и позволят чаду заниматься тем, что он любит: музыкой.

Однако папа с мамой не оставили надежд сделать Вилли серьезным человеком: уж если не юриспруденция, так бизнес.
"Сынок, - сказал отец, - я - хозяин фотоателье. И я очень болен, а денег на операцию нет. Возможно, через несколько лет меня не станет. Кто заменит меня?"

Прекословить было нельзя, но до чего же нудной оказалась работа! Вилли возненавидел всех этих напыщенных теток на парадных портретах, одинаковых голеньких детей, которых мамаши держали на руках вечно в одной и той же позе, туповато-испуганный взгляд несчастных, нуждавшихся в фотографии для документов, и однообразные свадебные кортежи.

Вкуса к бизнесу, как выяснилось, у него нет ни на грош.

Увы! После смерти отца фотоателье просуществовало недолго: несмотря на все усилия, управленческие реформы и покупку дорогостоящего оборудования, банкротство стало неизбежным. Имущество салона было поделено между кредиторами, а дорогую квартиру в центре пришлось сменить на более дешевую, в одиннадцатом округе.

Впрочем, случались в эти мрачные годы и моменты счастья. Улучив свободную минутку, Вилли убегал из отцовского салона на улицу и бродил там с фотоаппаратом.

Его не интересовали лощеные толстосумы и витрины дорогих бутиков, похожие друг на друга, как близнецы. Куда колоритнее выглядели бездомные, попрошайки, дети, молодые мамаши, облезлые коты...

Тут ключом била жизнь, которой не находилось места на скучных салонных портретах.

Улица открыла Вилли глаза - он понял, что существует другая, не парадная, не ремесленническая фотография: фотография-искусство, фотография-музыка.

Пытаясь освоить все премудрости этого волшебного занятия, он стал читать специализированные журналы, начал посещать выставки, и вскоре работы молодого таланта были замечены прессой: в газетах появилось несколько снимков. Конечно, гонорар был скромным, но какая победа: Вилли - фотограф! Настоящий.

Меж тем над Францией сгущались тучи. Вторая мировая война принесла с собой оккупацию Парижа гитлеровскими войсками. Не пожелав служить захватчикам, Вилли Рони тайно перешел демаркационную линию и осел в Ницце. Там судьба свела его со знаменитым поэтом, Жаком Превером, который в это время работал на театральном поприще.

Нашлось занятие и для Рони: он создавал афиши и декорации, расписывал ювелирные украшения (вот где пригодился опыт фоторетуши) и иллюстрировал книги. Теперь уж сомнений в жизненном предназначении быть не могло: искусство и только оно!

МЕЖ ФОРТУНОЙ И ЛЕТОЙ

Год славы - много это или мало? А пять лет? А десять?...

Наверное, много, если считать, сколько заказов разом обрушилось на Вилли Рони после войны. Он всем был нужен, всюду его ждали с нетерпением: манекенщицы на подиумах, забастовщики на парализованных стачкой заводах, клошары в подворотнях...

Все мечтали быть застигнутыми врасплох этой чудной камерой, увиденными этими зоркими глазами, запечатленными на этих черно-белых снимках, где лукавая улыбка смешивается с потаенной грустью.

Прямо водопад удачи...

Все пришло: любовь, семья, популярность, деньги, газеты, журналы, выставки... Гуманистический, сосредоточенный на человеке, на его повседневных радостях и печалях, взгляд Рони был очень близок французам, недавно пережившим войну. Градус взаимной нежности, поддержки и понимания в обществе был чрезвычайно высок, и человеколюбивое искусство стало зеркалом эпохи.

Но ничто, увы, не вечно: подули новые ветры, пришли иные времена, тяготы войны забылись. Подросло поколение, никогда не знавшее оккупации и спросило: "А к чему, собственно, все эти сантименты?"

Гуманизм вышел из моды, оказался хламом, посыпанным нафталином и никому более не нужным. Да и самому фотографу было уже под пятьдесят - возраст, по тем временам, солидный. Скоро пенсия - не пора ли уступить дорогу молодым?

И он уступил: уехал из Парижа в провинцию, чтобы доживать свои дни скромным репортером местной многотиражки.

Все? Конец истории?

Ну, нет! Это только изгиб жизненного русла. Устье - впереди.

Казалось, река забвения совсем поглотила нашего героя. О каком будущем может идти речь? Разве что выпустить книгу воспоминаний по случаю семидесятилетия?

Именно такая идея пришла в голову малоизвестному издателю. Поскольку автором был фотограф, в роли воспоминаний должны были выступить снимки, сделанные в разные годы. О коммерческом успехе, конечно, речи не было: так, дань уважения сединам...

Кто ж мог подумать, что альбом станет бестселлером, получит престижную премию, и вновь вознесет Вилли Рони на гребень славы?

Но самое удивительное, что люди, изображенные на тех давних фотографиях, стали узнавать себя. Река забвения превратилась в реку писем.

Я опять предсказал судьбу. Но забавнее всего, что взгляды персонажей на снимке обращены в сторону здания, где находится их будущее предприятие..."

Париж вновь принял Вилли Рони в свои объятия, открыл свои сокровенные тайны, закружил в бурных потоках улиц и шептал, подобно набегающим волнам: "Снимай, снимай, снимай!..."

Впрочем, долговечно ли счастье охотника за мгновениями?

В 1988 году сын Вилли разбивается на дельтаплане, тремя годами позже умирает от болезни Альцгеймера жена, да и самому Вилли уже за восемьдесят - вот уж где, наверняка, пора сказать: "Стоп!"

Но нет: убитый горем восьмидесятичетырехлетний дедушка решает... прыгнуть с парашютом!

Не спешите кричать: "Ужас! Как врачи это допустили?!" Рони прошел полное медицинское обследование и тщательный инструктаж. Данные анализов показали: "К полету готов!"

И так до девяностолетия...

Впрочем, и девяносто - не точка, а лишь многоточие.

И, как вы думаете, чем занялся обездвиженный господин Рони? Начал издавать альбомы фотографий ню!