L'esprit de Paris  

ЗНАК БЕСКОНЕЧНОСТИ
Стихи Теофиля Готье
в переводе Николая Гумилева




ТАЙНОЕ СРОДСТВО
Пантеистический мадригал

Давно две мраморных громады,
Из них воздвигнут был фронтон,
Под небом пламенным Эллады
Лелеяли свой белый сон;

Мечтая меж подводных лилий,
Что Афродита все жива,
Два перла в бездне говорили
Друг другу странные слова,

Среди садов Генералифа,
Где бьют фонтаны с высоты,
Две розы при дворе калифа
Сплели между собой цветы.

В Венеции над куполами,
С ногами красными, как кровь,
Два голубя спустились сами,
Чтоб вечной стала их любовь.

Голубка, мрамор, перл и розы —
Все погибают в свой черед,
Перл тает, губят цвет морозы,
Смерть птицам, мрамор упадет.

И, расставаясь, каждый атом
Ложится в бездну вещества
Посевом царственно богатым
Для форм, творений Божества.

Но в превращеньях незаметных
Прекрасной плотью белый прах,
А роза краской губ приветных
В иных становятся телах.

Голубки снова бьют крылами
В сердцах, познавших мир утех,
И перлы, ставшие зубами,
Веселый освещают смех.

Здесь зарожденье тех симпатий,
Чей пыл и нежен и остер,
Чтоб души, чутки к благодати,
Друг в друге встретили сестер.

Покорный сладким ароматам,
Зовущим краскам иль лучам,
Все к атому стремится атом,
Как жадная пчела к цветам.

И вспоминаются мечтанья
Там, на фронтоне иль в волнах,
Давно увядшие признанья
Перед фонтанами в садах,

Над куполами белой птицы
И взмахи крыльев и любовь,
И вот покорные частицы
Друг друга ищут, любят вновь.

Любовь, как прежде, стала бурной,
В тумане прошлое встает,
И на губах цветок пурпурный
Себя, как прежде, узнает.

В зубах отливом перламутра
Сияют перлы вечно те ж;
И, кожа девушек в час утра,
Старинный мрамор юн и свеж.

Голубка вновь находит голос,
Страданья эхо своего,
И как бы сердце не боролось,
Пришелец победит его.

Вы, странных полная предвестий,
Какой фронтон, какой поток,
Сад иль собор нас знали вместе,
Голубку, мрамор, перл, цветок?



СИМФОНИЯ ЯРКО-БЕЛОГО

С изгибом белых шей влекущих,
В сказаньях северных ночей,
У Рейна старого поющих
Видали женщин-лебедей.

Они роняли на аллее
Свои одежды, и была
Их кожа мягче и белее,
Чем лебединые крыла.

Из этих женщин между нами
Порой является одна,
Бела, как там, над ледниками,
В холодном воздухе луна;

Зовя смутившиеся взоры,
Что свежестью опьянены,
К соблазнам северной Авроры
И к исступленьям белизны!

Трепещет грудь, цветок метелей,
И смело с шелка белизной
И с белизной своих камелий
Вступает в дерзновенный бой.

Но в белой битве пораженье
И ткани терпят, и цветы,
Они, не думая о мщеньи,
От жгучей ревности желты.

Как белы плечи, лучезарный
Паросский мрамор, полный нег,
На них, как бы во мгле полярной,
Спускается незримый снег.

Какой слюды кусок, какие
Из воска свечи дал Господь,
Что за цветы береговые
Превращены в живую плоть?

Собрали ль в небесах лучистых
Росу, что молока белей;
Иль пестик лилий серебристых,
Иль пену белую морей;

Иль мрамор белый и усталый,
Где обитают божества;
Иль серебро, или опалы,
В которых свет дрожит едва;

Иль кость слоновую, чтоб руки,
Крылаты, словно мотыльки,
На клавиши, рождая звуки,
Роняли поцелуй тоски;

Иль снегового горностая,
Что бережет от злой судьбы,
Пушистым мехом одевая
Девичьи плечи и гербы;

Иль странные на окнах дома
Цветы; иль холод белых льдин,
Что замерли у водоема,
Как слезы скованных ундин;

Боярышник, что гнется в поле
Под белым инеем цветов;
Иль алебастр, что меланхолий
Напоминает слабый зов;

Голубки нежной и покорной
Над кровлями летящий пух;
Иль сталактит, в пещере черной
Повисший, словно белый дух?

Она пришла ли с Серафитой
С полей гренландских, полных тьмой?
Мадонна бездны ледовитой,
Иль сфинкс, изваянный зимой,

Сфинкс, погребенный под лавиной,
Хранитель пестрых ледников,
В груди сокрывший лебединой
Святую тайну белых снов?

Он тих во льдах покоем статуй,
О, кто снесет ему весну!
Кто может сделать розоватой
Безжалостную белизну!



ПЕРВАЯ УЛЫБКА ВЕСНЫ

Тогда как льется все случайней
Людской толпы ненужный гам,
Весну приготовляя втайне,
Смеется Март назло дождям.

Для вербы, горестно склоненной,
Когда и целый мир поник,
Он нежно золотит бутоны,
Разглаживает воротник.

Идет, как парикмахер ловкий,
В оцепенелые поля
Своею белою пуховкой
Напудрить ветви миндаля.

Природа тихо отдыхает,
А он спустился в голый сад,
Бутоны роз он одевает
В зелено-бархатный наряд.

Придумывая ряд сольфеджий,
Насвистывая их дроздам,
Сажает в поле он подснежник,
Фиалки сеет там и сям.

И у струи оледенелой,
Где боязливый пьет олень,
Он ландыша бубенчик белый
Заботливо скрывает в тень.

В траве, чтоб ты ее сбирала,
Припрятал землянику он
И ветви сплел, чтоб тень скрывала
От глаз палящий небосклон.

Когда ж пройдут его недели
И вся работа свершена,
Он повернет лицо к Апрелю
И скажет: «Приходи, весна!»



Ностальгия обелисков

I
ПАРИЖСКИЙ ОБЕЛИСК


Разрозненному обелиску
На площади что за тоска!
Снег, дождь, туман, нависший низко,
Мертвят изрытые бока.

Мой старый шпиль, что был победным
В печи под солнцем золотым,
Он бледен здесь, под небом бледным
И никогда не голубым.

Перед колоссом непреклонным
В Луксоре, там, где горячо,
Там с братом, солнцем озаренным,
Зачем я не стою еще.

Чтоб в небо острие вонзала
Моя пурпурная игла
И чтобы на песке писала
Путь солнца тень моя, светла.

Рамзес мой камень величавый,
В котором, Вечность, ты молчишь!
Швырнул, как горсть травы трухлявой,
И подобрал его Париж.

Свидетель пламенных закатов,
Сородич гордых пирамид,
Перед палатой депутатов
И храмом-шуткою стоит.

На эшафоте Людовика
Утес, кому уж близких нет,
Взвалили мой секрет, великий
Забвеньем пяти тысяч лет.

И, откровенные ребята,
Мой лоб марают воробьи,
Где только ибисы когда-то
Держали сборища свои.

А Сена, грязная канава,
Грязнит мои устои там,
Где их, разлившись величаво,
Нил целовал, отец богам.

Гигант седой, всегда безбурный,
Средь лотусов и тростника
Выплескивающий из урны
Рой крокодилов в пыль песка.

И фараоны, словно сказка,
Стремились вдоль стены моей,
Где ныне катится коляска
Последнего из королей.

Когда-то пред моей колонной
Толпа восторженных жрецов
Слагала танец, вдохновенный
Окраской яркою богов.

А ныне жалкому останку
Стоять на городской тропе,
Любуяся на куртизанку,
Простертую в своем купе!

Я вижу горожан, за плату
Волнующихся полчаса,
Солонов, что идут в палату,
Артуров, что идут в леса.

О, самой мерзостной из сказок
Род этот явится в веках,
Что засыпает без повязок
В едва сколоченных гробах.

И не имеет даже тени
Неколебимых пирамид
Земля, где сотня поколений,
Уложена веками, спит.

Страна святых иероглифов,
Где некогда и я стоял,
Где когти сфинксов или грифов
О мой точились пьедестал.

И где звенит обломок крипта
Под дерзновенною ногой!
Я плачу о земле Египта
Своею каменной слезой.

II
ЛУКСОРСКИЙ ОБЕЛИСК


Стою, единственною стражей
Опустошенному дворцу,
В уединеньи, как в мираже,
И с вечностью лицом к лицу.

На горизонте бесконечном,
Ненужный, горький и немой,
Развертывает в блеске вечном
Пустыня желтый саван свой.

И над землей, от солнца жгучей,
Другой пустыни высота,
Где никогда не бродят тучи,
Висит безжалостно чиста!

А Нил сверкает перед храмом
Струей топленого свинца,
Волнуемый гиппопотамом
И истомленный до конца.

Прожорливые крокодилы
В песке горячих островов,
Полусваренные, без силы,
Печальный поднимают рев.

И неподвижный ибис что-то
Бормочет, ногу подогнув,
В иероглифы бога Тота
Стучит его огромный клюв.

Шакал мяучит, убегая,
И, в воздухе круги чертя,
Голодный коршун, запятая
В лазури, плачет, как дитя.

Но звуки стонов отдаленных
Покрыли тяжестью зевка
Два сфинкса, позой утомленных,
В которой спят они века.

Дитя пылающего ока
И белых отсветов песка,
С тобою, о тоска Востока,
Сравнится ль чья-нибудь тоска!

Заставишь ты просить пощады
Пресыщенность земных царей,
Тоскующих у балюстрады, —
И я под тяжестью твоей.

Здесь ветер никогда не сушит
Слезу в сухих глазах небес
И время медленное душит
Дворцы и тихих башен лес.

Здесь случаем, всегда мгновенным,
Лик вечности не омрачен,
Египет в мире переменном
На неизменном ставит трон.

Товарищей в часы раздумий,
Когда тоска встает, горя,
Феллахов вижу я и мумий,
Рамзеса помнящих царя.

Я вижу строй ненужных арок,
Колосса, что без сил поник,
И паруса тяжелых барок,
На Ниле зыблющих тростник.

Как я хотел бы вместе с братом —
Увижу ль я его опять? —
В Париже, городе богатом,
На белой площади стоять.

Там у его огромной тени
Сбирается народ живой
Смотреть на ряд изображений,
Что наполняют ум мечтой.

Друг перед другом встав, фонтаны
На вековой его гранит
Бросают радуги-туманы,
Он молодеет, он царит.

Из розоватых жил Сиены,
Как я, однако, вышел он,
Но мне стоять без перемены,
Он жив, а я похоронен.



ПЕСНЯ

Земля в апреле розовее,
Чем молодость и чем любовь,
Ребенок, любит чище феи
Весну, явившуюся вновь.

В июне с сердцем неуемным
От беспокойно-жадных грез
За Летом, от загара темным,
Она скрывается в овес.

А в августе — пьяней вакханки;
На шкуре тигровой дрожат
Для Осени ее приманки,
И алый брыжжет виноград.

А в декабре больной старушке,
Чьи кудри инея белей,
Лишь Зиму, на ее подушке
Храпящую, тревожить ей.



ПОДВЕСКИ ДЛЯ СЕРДЕЦ

Соперничая с мглой во взгляде
И побеждая наконец,
Спустились две душистых пряди,
Как два подвеска для сердец.

Заметь в них переливы света,
Их кольца, где изгиб так слаб,
И скажешь, что колеса это
От колесницы феи Маб.

Или Амура лук, крылатой
Стрелой натянутый слегка,
И круглые концы прижаты
К вискам веселого стрелка.

Но я томлюсь в бреду угарном,
Ведь сердце у меня одно,
Кокетка, на подвеске парном
Чьему ж качаться суждено?

ЧАЙНАЯ РОЗА

Средь связки роз, весной омытой,
Прекрасней чайной розы нет.
Ее бутон полураскрытый
Слегка окрашен в красный цвет.

То роза белая, так ровно
Краснеющая от стыда,
Внимая повести любовной,
Что соловей поет всегда.

Она желанна нашим взглядам,
В ней отсвет розовый зажжен,
И пурпур вянет с нею рядом,
Иль грубым делается он.

Как цвет лица аристократки
Затмит крестьянских лиц загар,
Так и она затмила сладкий
Алеющих сестер пожар.

Но если Вы ее, играя,
Приблизите рукой к щеке,
Внезапно светлый блеск теряя,
Она опустится в тоске.

В садах, раскрашенных весною,
Такой прекрасной розы нет,
Царица, чтоб идти войною
На Ваши восемнадцать лет.

Ах, кожа побеждает вечно,
И крови чистая волна
Из сердца юного, конечно,
Над всякой розой взнесена.



Что говорят ласточки
ОСЕННЯЯ ПЕСНЯ


Над пожелтевшими полями
Печально лег ковер листвы;
Свежеет ветер вечерами,
И лето кончилось, увы!

Вот чашечки пораскрывали
Цветы — последний дар садов:
Уже видны кокарды далий,
Шлем золотистый ноготков.

От струй дождя земля в сиянье;
И ласточек веселых тьма
Сбирается для совещанья:
Ведь холодно, идет зима.

Они уселись на вершинах
Дерев, готовые в отлет,
Одна щебечет: «Как в Афинах
Высок и ясен небосвод.

Я каждый год туда летаю
И в Парфеноне строю дом —
В стене он поместился, с краю
Дыры, проделанной ядром».

Другая: «Я летаю в Смирну,
Живу под потолком кафе.
Хаджи играют в шашки мирно,
С ногами сидя на софе.

А я царю неуловимо,
Где поднял белый пар кальян,
И, пролетая в клубах дыма,
Я задеваю за тюрбан».

И эта: «Я живу во храме
Бальбека, на большой реке,
Над желторотыми птенцами
Порой вишу на коготке».

И та: «В Родос я улетаю,
Там замок рыцарский взнесен;
Я каждый год гнездо свиваю
Под капителями колонн».

И пятая: «В седом базальте
Лучами залитых террас
Задерживаюсь я на Мальте,
Стара, мне далеко до вас».

Шестая: «Ах, Каир единый
Из всех восточных городов!..
Орнамент вымажу я глиной,
И зимний домик мой готов».

«Нет, за вторым порогом Нила, —
Кричит последняя, горя, —
Мое гнездо я сохранила
В венце гранитного царя».

И все: «О, сколько будет вскоре
Великолепных перемен,
Равнины, пики гор и море,
Что моет берег снегом пен!»

Так, крыльев хлопаньем и криком,
Усевшись стаей на кустах,
Все ласточки в восторге диком
Встречают ржавчину в лесах.

Их крики сердце понимает,
Поэт ведь так похож на птиц,
Хоть грудь он даром разбивает
О сталь невидимых темниц.

Скорее крылья! крылья! Крылья!
Как в песне Рюккерта святой,
Чтобы умчаться без усилья
За зеленеющей весной.



РОЖДЕСТВО

В полях сугробы снеговые,
Но брось же, колокол, свой крик —
Родился Иисус; — Мария
Над ним склоняет милый лик.

Узорный полог не устроен
Дитя от холода хранить,
И только свесилась с устоев
Дрожащей паутины нить.

Дрожит под легким одеяньем
Ребенок крохотный — Христос,
Осел и бык, чтоб греть дыханьем,
К нему склонили теплый нос.

На крыше снеговые горы,
Сквозь них не видно ничего…
И в белом ангельские хоры
Поют крестьянам: «Рождество!»



ТУЧКА

На горизонте, улетая,
Поднялась тучка на простор,
Ты скажешь, девушка нагая
Встает из голубых озер.

Она спешит уже открыто,
Ее зовет голубизна,
Как будто это Афродита,
Из пен воздушных создана;

Какие принимает позы
Стан этот, гибкий, как копье,
Заря свои роняет розы
На плечи белые ее.

Та белизна сродни виденью
И расплывается в туман,
Корреджио так светотенью
Окутал Антиопы стан.

Она в лучах, необычайна,
В ней все сиянья, все мечты:
То — вечной женственности тайна,
То — отблеск первой красоты.

Я позабыл оковы тела,
И, на крылах любви взнесен,
За ней мой дух стремится смело
Лобзать ее, как Иксион.

Твердит рассудок: «Призрак дыма,
Где каждый видит, что желал;
Тень, легким ветерком гонима,
Пузырь, что лопнул и пропал».

Но чувство отвечает: «Что же?
Не такова ль и красота?
Она была, но вот — о Боже! —
Взамен осталась пустота.

Ты, сердце, жадно до созвучий,
Так будь же светом залито,
Люби хоть женщину, хоть тучи…
Люби! — Всего нужнее то!»



Перевод Николая Гумилева.

Источник:
Теофиль Готье
ЭМАЛИ И КАМЕИ
- М.: «Текст», 2011.

Сайт издательства: TextPbl.Ru






Express de Paris  

Проект студии "Darling Illusions"
© 2003 - 2012