L'esprit
de Paris
ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ СВЯЗИ
В Париж с приходом осени вернулся сезон любви. Охота была открыта. Как и каждый год в эту пору, речи незаметно прибавили галантности, медали наших военных — блеска, их сапоги — лоска, а сердца маркиз стали чувствительнее. Мне говорили: «Я вас люблю», а думали: «Я вас хочу»; я отвечала: «Я не знаю» и думала: «Глупец».
После спектакля мы проголодались; надо было где-то поужинать; маршальша предложила поехать ко мне. Галантный кавалер стал очаровательным, почти настойчивым; я была очарована и почти поддалась. Минула полночь. Был уже третий час, когда маршальша собралась домой. Преван вызвался ее проводить. Мы простились; он склонился ко мне, чтобы добавить «до свидания»; что я могла ему ответить, кроме «до завтра»?
В одиннадцать часов предмет был тут как тут; атака была стремительна; времени он не терял. Едва войдя, он оказался у моих ног: меня любили, я улыбнулась; меня обожали, я зарделась; меня желали, я ослабела; мне захотели это доказать, я едва не убежала; меня удержали, и мы приземлились на диван.
Одна моя рука небрежно лежала, забытая; ее накрыли своей; рука высвободилась; ею вновь завладели; она вырвалась; ее не отпускали; перед такой настойчивостью она сдалась.
Настал момент, когда мне ничего не оставалось, как сказать «да», но не этого слова хотели от меня добиться — нет, ждали признания… любви… поцелуя… свидания…
От меня требовали так много, а я так мало могла дать...
И тут мне доложили о госпоже де Воланж. Я ждала ее визита; мне стоило неимоверного труда выглядеть мало-мальски смущенной. После бесконечно долгого вздоха я согласилась на все наши безумства и отпустила моего победителя.
Что до госпожи де Турвель, она получила два письма: одно от господина президента, которое сунула в карман, не распечатав, другое от Вальмона, которое перечла дважды.
Он не писал ничего такого, чего бы она не знала, но ей нравилось повторять вслух запретные слова, греховные слова, те самые слова, что две недели назад заставили бы ее содрогнуться от стыда.
Люди недооценивают силу слов. От письма к письму, проникая ей в самое сердце, слова Вальмона мало-помалу источали яд; госпожа де Турвель уже не могла обойтись без их отравленных эманаций; без ежедневной дозы она чахла: ей понемногу становилось ясно, что отравы нужно будет с каждым днем все больше, но, как ни странно, эта мысль не пугала ее, как должна была бы.
Она перечла прежние письма. Самое первое было ее любимым, потому что в нем сохранилось что-то от молнии, сверкнувшей в первом взгляде, которым они обменялись.
С первого взгляда, с первого прикосновения она знала, еще не зная, что будет принадлежать ему, не подозревая о том, что уже ему принадлежала. Она вздрогнула — сладострастно.
В одном из конвертов она нашла засушенную розу. Лепестки стали хрупкими, почти прозрачными. Она неловко уколола палец шипом. Кровь оказалась неожиданно сладковатой на вкус.
Госпожа де Турвель зачем-то поднесла к носу безуханный цветок. В памяти ее всплыли их прогулки вокруг озера, прохладная тень больших дубов, дуновение ветра в камышах. У нее и господина де Вальмона уже были общие воспоминания, принадлежавшие им одним.
Ей вспомнились его профиль против света, шорох его шагов по гравию и его, только его манера произносить ее имя. Госпоже де Турвель вдруг стало немного холодно, и она закутала плечи в шаль.
Вальмон же, со своей стороны, не любил, но мстил Госпоже де Турвель — методично и неукоснительно.
Каждую ночь он приходил в комнату Сесили. Он научил малышку десяти известным ему словам на латыни и их склонению. Не прошло и недели, как уже она вела беседу с переводом туда и обратно.
Сесиль смелела день ото дня. Она буквально светилась: воспламеняющая молодость горела, как огонь подо льдом. Мать с трудом узнавала ее.
Никогда Сесиль не была менее капризна: ласковая, предупредительная, идеально послушная, она делала все, что от нее требовали; однако же что-то в голосе девочки говорило матери, что дитя от нее ускользает.
Сезон был в разгаре, но госпожа де Воланж медлила с возвращением в Париж.
Однажды утром она нашла у себя первый седой волос. С яростью вырвала его и вдруг почувствовала себя старше земли, светил и всех стихий, вместе взятых.
Ее усталый взгляд задержался на чуть поблекшей красоте парка. С деревьев уже облетали листья; заметно похолодало; но особенно переменился свет...
Госпожа де Турвель и Вальмон виделись редко. Он спал днем; она спала ночью; она думала, что он болен; он не мешал ей так думать.
Они обменивались письмами ежедневно, не для того, чтобы что-то сказать друг другу, а лишь ради удовольствия друг другу писать.
Однажды вечером, проходя мимо комнаты госпожи де Турвель, Вальмон заметил свет. Было уже за полночь. Он долго стоял перед дверью, но, оробевший, смущенный, так и не решился постучать.
Вдруг ему почудилось чье-то присутствие по ту сторону, так близко, что он расслышал дыхание.
Вальмон сам не понял, почему не попытал счастья, но в ту ночь с Сесилью он был, как никогда, неистов: в горячке несчастный спутал имена. Назавтра Сесиль узнала, что и у мужчин бывают слабости...
Каждый вечер Вальмон бродил вокруг покоев госпожи де Турвель. Притаившись в потемках, прильнув ухом к стене, он ждал, когда она начнет раздеваться.
Церемониал не отличался разнообразием: он слышал шелест затрепетавшего в ночи платья, звяканье обручального кольца о мраморный столик, шаги босых ног по паркету, плеск воды и робкое, чуть встревоженное пожелание доброй ночи горничной.
Измученный, опустошенный, он уходил, лишь удостоверившись, что она мирно спит, и старался не скрипеть половицами, чтобы не потревожить покой красавицы.
Однажды вечером он рискнул заглянуть в замочную скважину. Через несколько минут она предстала перед ним в круге света. Он так давно ее не видел, что от этого едва ли не божественного явления у него перехватило дыхание.
Наверное, она услышала какой-то шорох, ибо инстинктивно повернула лицо в его сторону. Вальмону показалось, что взгляд госпожи де Турвель проник сквозь стену, чтобы встретиться с его взглядом. Никто никогда не смотрел на него так.
Он отвел глаза и почувствовал в темноте, что краснеет. Госпожа де Турвель отослала прислугу немного резко. Ему почудился в этом знак.
Он выждал еще несколько минут — и постучал. Она открыла не сразу. Он постучал вновь.
Оба немного удивились, оказавшись лицом к лицу. Они долго смотрели друг на друга, глаза в глаза. Госпожа де Турвель хотела было приказать ему уйти. Палец Вальмона прижался к ее губам. Она дала отвести себя к кровати.
Лежа сверху, он откинул с ее лба пряди волос. Тыльной стороной ладони она погладила его по щеке. Он приблизил губы. Она почувствовала лицом тепло его лица и ощутила в собственных жилах бег его горячей крови.
Он чуть отстранился, чтобы посмотреть на нее: она показалась ему такой уязвимой в своей готовности, что его вдруг одолело сомнение. «Я не могу, — простонал он, вскочив. — Я не могу этого сделать».
И выбежал прочь.
Госпожа де Турвель закрыла глаза, чтобы сосредоточиться на первом поцелуе. Надо полагать, она вознамерилась вкусить его с толком, продлить и даже, может быть, насладиться им; но вдруг за ее спиной хлопнула дверь; она вскочила, поискала его глазами, не нашла, проверила, не пахнет ли изо рта, ничего не поняла, потом поняла, вскрикнула, застонала и рухнула как подкошенная.
Из комнаты ее выгнал голод. В кухне за столом сидел Вальмон с бутылкой вина, устремив взгляд в черноту ночи. Инстинкт подсказал ей, что лучше не нарушать его уединения, и, прихватив на ходу яблоко, она на цыпочках поднялась в свою комнату.
Раздеваясь, она нашла в одном из карманов скомканное письмо. Подумала было, что это очередная уловка Вальмона, но не узнала его почерка.
Заинтригованная, она рассмотрела марку в свете свечей и, пошатнувшись, упала в кресло, чтобы перевести дух: это было письмо, которое муж прислал ей неделю назад, так и не распечатанное.
Она тотчас позвонила горничной.
«Мы уезжаем».
«В такой час?»
«Это не ваше дело».
Возможно ли, чтобы кожа имела память? Настоящую память, с настоящими воспоминаниями и настоящим прошлым?
Я говорю о той памяти, благодаря которой иные тела узнают друг друга, еще не соприкоснувшись; это нечто, возникающее меж двоими, напоминает тяготение планет или притяжение атомов: кожа тянется к коже, жесты отвечают друг другу, и тела друг друга ищут, находят, раскрываются, закрываются, а потом изнемогают.
Что это — химия или всего лишь дурная поэзия? Реальность или только слова, идеи, литература?
Почему иные объятия имеют смысл, а другие — нет? Потому что иные верят в любовь, а другие не верят?
Вот уже несколько дней я смотрю на два дерева, что растут рядышком во дворе.
Их кроны переплелись друг с другом, точно руки обнимающихся любовников. Ветви колышутся на ветру, ни дать ни взять ищущие друг друга пальцы.
Это длинная история, древняя легенда. Два дерева нежно любили друг друга: которое из них первым задушит другое?
Погода сегодня утром заметно мягче. Теплый ветер согревает воздух. На солнце, за оконным стеклом, стало почти жарко. Я сижу взаперти в своих покоях, а хочется шального бега по полям.
Не то чтобы я боялась света, но я стала так холодна, что солнце боится меня.
Как хотела бы и я увидеть солнце, настоящее, блистательное светило, великого мага: того, что слепит глаза незрячих и согревает кровь рептилий.
Когда я была еще девочкой, в небе сияло такое солнце. Оно было ласковое и сильное одновременно, как руки мужчины.
Солнце, под которым мне нечего было бояться; чуть подернутое дымкой солнце; просто солнце, полное надежд и обещаний, под которым сохло белье летом и таял снег зимой.
Сегодня солнце светит не так, как раньше.
Дорого бы я дала, чтобы узнать, что сделали с тем, прежним солнцем?
|