L'esprit de Paris  

Жюль Сюпервьель
ХРОМЫЕ НА НЕБЕСАХ

история людей, которые выросли,
а потом вновь стали детьми




Тени бывших обитателей Земли собрались на небесных просторах. Они ходили по воздуху, как некогда по земной тверди.

И тот, кто прежде был доисторическим человеком, сказал себе: «Все, что нам нужно, — это хорошая, просторная, надежно защищенная пещера и несколько камней, чтобы высекать огонь. Но как тут убого! Вокруг ничего твердого, одни лишь призраки да пустота».

А отец семейства, живший уже в наши дни, осторожно всовывал то, что считал ключом, в воображаемую замочную скважину, а потом делал вид, что заботливо закрывает за собой дверь.

«Ну, вот я и дома, — думал он. — Еще один день прошел. Сейчас поужинаю — и на боковую».

Наутро ему представлялось, что за ночь у него выросла борода, и он долго намыливал щетину кисточкой тумана.

Да, все это — дома, пещеры, двери и даже физиономии крупных буржуа, прежде красноватые, — стало теперь серыми тенями, наделенными воспоминаниями, карикатурой на свой прежний облик, фантомами людей, городов, рек, континентов, ведь здесь, наверху, можно было обнаружить настоящую небесную Европу, с Францией, всей целиком, с полуостровами Бретань и Котантен, которые никак не хотели расставаться, с Норвегией, не утратившей ни единого фьорда.

Все, что происходило на Земле, отражалось в этой части небес, пусть даже на какой-нибудь никому не известной улочке заменяли всего один булыжник в мостовой.

Здесь можно было видеть души экипажей всех времен — карет праздных королей, колясок рикш, грузовых автомобильчиков, омнибусов...

А те, кто в земной жизни не знал иного средства передвижения, кроме собственных ног, и на небесах ходили только пешком.

Одни еще не ведали об электричестве, другие предсказывали его скорое появление, третьи щелкали воображаемыми выключателями, и им казалось, что от этого становится светлее.



Здесь можно было с изумлением увидеть мать, стоящую перед своим малолетним сыном, — на лице ее было написано: «Осторожно! Ты можешь упасть и убиться!» — будто малыш и впрямь подвергался опасности.

А потом она же сообщала соседке: «Вчера он вернулся из коллежа с разбитыми коленками».

У всех был застывший, неизменный облик, никто не старел, но это не мешало родителям спрашивать детей, кем они станут, когда вырастут, подмечать, как те выросли за последнее время — действительно выросли и стали настоящими помощниками, это радует... Но когда молодые люди целовались, то делали это с полнейшим безразличием.

Слепые были такими же зрячими, как и все, и притворялись, будто палочки им ни к чему, но при ходьбе все равно откидывали головы назад, чтобы уберечься при столкновении с несуществующими, увы, препятствиями.

А человек, испытавший на Земле большую любовь, часто перебегал с одной стороны улицы на другую в надежде оказаться лицом к лицу с возлюбленной. (Это был Шарль Дельсоль, скоро вы о нем узнаете.)

Здесь утешали новичков, которые еще не знали, что делать с собственной тенью, не осмеливались переступить кому-либо дорогу, поднять руку для приветствия, скрестить ноги, побежать, прыгнуть, с разбега или без, — словом, совершать все то, что для старожила не составляло никаких проблем. Новички все время оглядывались, растерянно смотрели по сторонам и ощупывали себя, будто потеряли кошелек. «Это пройдет, это сей момент пройдет...»

Момент, который может пройти!

«Нечего жаловаться, — говорили им. — Есть существа куда более несчастные». И пальцем указывали туда, где должна была находиться Земля...



Как ни напрягай слух, не услышишь ни звука! Можно вглядываться в серые губы мужчин и женщин, склоняться над колыбелью в надежде, что оттуда донесется возглас младенца, — тщетно!

Тени собирались то у одной Тени, то у другой, чтобы «послушать» пьесу, сыгранную на бестелесной виолончели, — тогда каждый, отдавшись своей фантазии и сообразно собственному вкусу, мог представить игру камерного квартета, или звуки большого органа, или соло флейты, или шум ветра в ельнике, скрытом завесой ливня.

Однажды человек, бывший при жизни большим пианистом, сел за свое призрачное фортепьяно и пригласил друзей посмотреть, как он играет. Все знали: будет исполняться Бах — и надеялись, что благодаря гениальности композитора и пианиста удастся хоть что-то услышать.

Приглашенные вертели головами в надежде на чудо. Некоторые думали, что перед ними Бах собственной персоной.

В сущности, так оно и было. Он сыграл токкату и фугу. Слушатели взволнованно следили за игрой маэстро, и каждый верил, что в самом деле слышит музыку.

Когда композитор снял руки с клавиатуры, все принялись хлопать в ладоши — понятное дело, не раздалось ни звука. Тогда, убедившись, что чуда не случилось, все поспешили разойтись по домам.



Но самая большая беда Теней состояла в том, что они ничего не могли ухватить руками. Все вокруг было абстрактным. Подержать в пальцах хоть что-нибудь — обрезок ногтя, волосок, хлебную горбушку, не важно что, лишь бы осязаемое...

Однажды гуляющие прохаживались по тому месту, которое всегда считалось центральной площадью, и вдруг заметили длинный ящик из настоящего дерева, чистого белого цвета. Тени так часто обманывались в своих ожиданиях, что не сразу поняли важность нового предмета и подумали, будто перед ними очередная галлюцинация, фантом ящика, более удачный, чем обычно.

И все необыкновенно удивились, когда один из них, при жизни упаковщик, известный резвостью ума, крутанувшись на пятках, чтобы обратить лицо ко всем неверящим, объявил, что ящик и впрямь сделан из настоящего некрашеного дерева — из дерева, которое найдешь только на Земле.

Тогда множество Теней всех времен — готы, козы, волки, вестготы, гунны, протестанты, мускусные крысы, лисицы, чирки, католики, большеголовые римляне, проститутки, — смешавшись с романтиками, классицистами, пумами, орлами, божьими коровками, — все сгрудились вокруг ящика, и воцарилась тишина еще более глубокая, чем всегда: было даже слышно, как ящик поскрипывает.

«Изменится, что-то определенно изменится! Ведь жизнь стала совершенно невозможной! Раз появился этот ящик из настоящего некрашеного дерева, может быть, и солнце вдруг засияет, заменит наконец это жалкое освещение, источник которого непонятен, оно всегда одинаково, не похоже ни на свет дня, ни на темноту ночи и напоминает скорее грязь, разлитую по небу. А это небо...



Никто не смог поднять крышку ящика, и более ста тысяч Теней вызвались охранять его, чтобы... из страха, что... потому что... Ни одна версия не выглядела правдоподобной, и в конце концов все гипотезы перемешались, как ручейки эфира в Сахаре неба.

«Не надо спешить, не будем поддаваться сумасшедшим иллюзиям, — говорили те, кто на Земле достиг почтенного возраста. — Что это мы — из-за простого ящика, да к тому же, скорее всего, пустого!»

Но надежда продолжала жить. Одна Тень, пришедшая неизвестно откуда, утверждала, что в ближайшее воскресенье (это так говорили — воскресенье, но иногда вспыхивали жаркие споры, воскресенье сегодня или нет) появится настоящий бык и на глазах у всех собравшихся станет поедать траву, а потом, возможно, удастся услышать его мычание.

— Кажется, он будет роскошного черного цвета, с несколькими белыми пятнами.

— Что до меня, то мне хочется увидеть не быка, а жеребца англо-арабской породы, и он должен бегать перед нами не менее пяти минут. После такого зрелища я целые века чувствовал бы себя счастливым.

— А я бы поглядел на своего фоксика, как он прогуливается со мной на природе в департаменте Сена и Марна.

— С вами?



Прошел слух, будто Тени скоро смогут увидеть свои тела, какими они были на Земле, — естественного цвета и комплекции.

— Слушайте, я уверен, что в ближайшие четыре дня все по утрам смогут видеть, как я иду в свой офис и спускаюсь по ступеням станции метро «Шатле».

— А я увижу день, — размышляла другая Тень, — когда я спешил на поезд и непременно опоздал бы и не попал в Лиссабон, если бы не любезность начальника вокзала, который помедлил со свистком к отправлению.

Выходит, вот-вот можно будет приглашать друг друга, чтобы посмотреть, как выглядела эта Тень в день свадьбы, а та — в момент получения телеграммы, или еще что-нибудь...

— Вы что, и впрямь хотите заставить нас во все это поверить?

— А почему бы и нет? Я считаю, здесь нет ничего невероятного. Разве может жизнь стоять на месте? Подумайте немножко над этим!

— И все только потому, что появился какой-то злосчастный ящик из белого дерева?

— Но это же потрясающе! Вспомните о миллиардах Теней, которые до сих пор были лишены каких бы то ни было твердых предметов.

Однако нового чуда не произошло, ящик недели и месяцы оставался на площади, окружаемый все менее многочисленной охраной. А потом его и вовсе оставили в покое.

Разочарованные Тени стали избегать друг друга, чтобы скрыть охватившее их отчаяние. Никогда еще они так не страдали от окружавшей их пустоты. Бродили в одиночестве, брат избегал брата, жена — мужа, влюбленный — возлюбленную.



Она сидела напротив. Быстрый, как мазок художника, взгляд, и он уже знал, что она брюнетка. Еще один взгляд четверть часа спустя (он корпел над философией) — и стал известен цвет ее глаз. Десять минут чтения, последний взгляд — и он увидел, какие у нее руки и запястья. Плюс небольшое усилие воображения, чтобы соединить эти детали в живое целое.

Каждый день он усаживался за библиотечный стол напротив нее, но не сказал ни единого слова: хромота сделала его застенчивым. Он всегда уходил первым — и очень быстро, несмотря ни на что. Однажды она поднялась с места, чтобы взять новую книгу. Она тоже хромала.

«Отныне я стану смелее», — тут же сказал себе Шарль Дельсоль.

Очутившись наверху, Шарль Дельсоль продолжал занятия в библиотеке Сорбонны, спроецированной на небеса. Однажды он увидел Тень, которая села напротив его обычного места и тут же напомнила силуэт Деренод.

«Она точно так же держала свой портфель и так же резко его открывала», — подумал он.

Несколько дней спустя они вместе выходили из библиотеки. Их друзья говорили между собой:

— Что случилось с этими двумя? Они идут как влюбленные! Наверное, надо быть хромым, чтобы испытать здесь такое. Можно подумать, на небесах кому-то нужна любовь!



И хотя ее объемистый портфель был легче самого легкого перышка, Дельсоль предложил понести его. Девушка смеялась, но он сказал это очень серьезно.

Наконец она согласилась отдать ему портфель, хотя и находила это нелепым. Едва он взял портфель, как почувствовал, что ноша... оттягивает руку.

— Вы сегодня какой-то странный, — мысленно сказала Маргерит Деренод. — Вам нехорошо?

— Вы же знаете, что это невозможно, — ответил он протестующим жестом. И тут же почувствовал острую боль в кулаке, сжимавшем ручку портфеля.

Портфель выпал и раскрылся, из него вывалились настоящие, полновесные словари Кишера и Гельцера, с пронумерованными страницами.

Потрясенная, студентка захлопала ресницами, настоящими ресницами земной девушки. А ее глаза стали голубыми, как когда-то.



Она стояла неподвижно, словно после огромного, нечеловеческого усилия, затем, очень быстро, ее нос, губы, щеки обрели цвет.

Было сухо и прохладно, молодые люди дышали полной грудью, выдыхая хорошо видимый пар.

Ничуть не смущаясь оказавшихся поблизости Теней, они слили свои возродившиеся губы в долгом поцелуе.

Затем, движимые радостью, переполненные вновь пробудившимися силами, направились на площадь, где стоял ящик из некрашеного дерева.

Открыть его не составило труда. Достаточно было поднять крышку руками, которые ничуть не потеряли прежней ловкости.

Влюбленные нашли там много вещей, которые принадлежали им на Земле, а главное, карту неба — исключительно четкую, многоцветную.

Карта ожила и дала Шарлю и Маргерит множество советов и наставлений по поводу того, куда направить взоры.

А потом позвала молодых людей в путь...



Перевод Виталия БаБенко.

Источник:

Жюль Сюпервьель
ДИТЯ ВОЛН
притчи


— М.: Текст, 2013.

Сайт издательства: TextPbl.Ru






Express de Paris  

Проект студии "Darling Illusions"
© 2003 - 2013