L'esprit de Paris  

НАВСТРЕЧУ СОБСТВЕННОЙ СУДЬБЕ...


Родиться и вырасти в Париже… Быть дома… Не трястись пять дней в поезде, чтобы снова вернуться в ту страну, которую она не могла считать своей, потому что говорила по-французски лучше, чем по-русски, потому что ее волосы не были забраны в тугие косички, а уложены в кудри, и платья сшиты по парижской моде…

Или хотя бы быть дочкой того лавочника возле Лионского вокзала, с розовыми, как редиски, щеками, носить черный фартук и спрашивать у матери:

— Мама, где тетради в клеточку за один су?

Просто быть той девочкой…

— Элен, держись прямо...


... Если бы только ее звали Жанна Фурнье, или Лулу Массар, или Анриетта Дюран, именем, которое легко понять, легко запомнить…

Нет, она не походила на других… Не очень… А как жаль!..

И все-таки… Ее жизнь была ярче, интереснее, чем жизнь других детей… Она столько всего знала! Она повидала столько разных стран…

Порою ей казалось, что в ее теле уживались две разные души… Элен была еще маленькой девочкой, но у нее уже столько воспоминаний, что она легко могла понять значение взрослого слова «опыт»… Иногда при мысли об этом ее охватывала какая-то пьянящая радость.

Она шагала в красноватых сумерках, наступающих в Париже в шесть часов вечера, когда по улицам растекается мягкий свет, держала за руку мадемуазель Роз, смотрела в лица прохожим, придумывала им имена, воображала их прошлую жизнь, кого они любят, что ненавидят…

И хвасталась про себя: «Вот в России люди бы не поняли их языка, не узнали бы, что думает торговец, кучер, крестьянин… А я знаю… Я понимаю и тех и других…

Пусть они толкают меня… Я путаюсь у них под ногами, пытаясь поймать свой мячик. А они думают: “Эти дети просто несносны”, но я-то умнее, я повидала больше, чем они за всю их длинную скучную жизнь…»

С этими мыслями она смотрела на рождественские витрины большого магазина и снова с тоской в сердце представляла себе парижскую семью, их квартирку, рождественскую елку под фарфоровой люстрой…



Ветер революции, расшвыривая людей, как ему заблагорассудится, в июле 1919 года забросил семейство Кароль во Францию.

Их корабль подходил к берегу со стороны Англии на следующий день после подписания мира. Ночь была по-осеннему холодной и туманной; на небе ярко сияли звезды, изредка исчезая в голубой дымке.

Весь берег светился огнями. Соединяя прибережные городки, гирлянды фонарей слились в одно большое пятно мутно-желтого света в дрожащем ореоле влажного морского тумана.

В небо то и дело взлетали ракеты, одни взрывались, другие лишь оставляли дорожку красноватого дыма. Ветер доносил до корабля обрывки военной музыки, но даже бравурные фанфары не могли рассеять торжественную меланхолию этой ночи.

На борт забрался английский пилот; он был пьян и, пошатываясь, повторял низким растроганным голосом на лондонском просторечии:

— Каждый мужчина на суше сегодня женат, дамы…

Элен спряталась от него в своем любимом местечке на носу корабля, где бежевый бультерьер капитана грыз трос.

Она подолгу с умилением любовалась слегка покачивающимися в ночи берегами Франции. Никогда ее сердце не билось так радостно… Они будто приветствовали ее своими освещенными городками и взлетающими над морем ракетами.

Элен казалось, что даже запах ветра был ей знаком; она закрыла глаза. Она не видела эту милую, прекрасную землю пять лет… Они казались ей бесконечными: она столько всего пережила…

Она выросла и теперь уже была не ребенком, а девушкой…

Она беспощадно гнала от себя мрачные воспоминания, сознание собственной силы и пьянящая молодость кружили ей голову.

Постепенно ею овладел дикий восторг. Вскочив на моток троса, она выпрямилась навстречу ветру. Море искрилось от слабого света огней корабля.

Элен слегка вытянула губы, словно целуя морской воздух. Она радостно парила в воздухе, чувствуя себя такой легкой, будто что-то толкало ее вперед.

«Это молодость, — с улыбкой думала она. — Ах! В мире нет ничего чудеснее…»



В ту пору жизнь была легкой, семейство Кароль купалось в миллионах.

Это был тот счастливый период, когда курс на бирже ежедневно поднимался к еще невиданным вершинам и когда самые удачливые спекулянты мира стекались в Париж, говорящий на всех языках планеты.

Пятидесятилетние женщины носили платья а-ля «золотая молодежь», плотно обтягивающие бедра и открывающие до самых ляжек мощные ноги. Это были времена первых коротких причесок, когда затылки стригли под «ежик», а шеи стягивали галстуками и обвивали жемчужными колье.

На приватных вечерах в Довиле англичанки совали смазливым мальчикам с кожей цвета сигары, белого табака или пряника толстые и шуршащие, как опавшие листья, пачки английских фунтов стерлингов.

Иногда, уже на заре, когда на старых лицах женщин растекался грим и танцующие топтали остатки разбросанного серпантина, Элен наблюдала за отцом и матерью, за этой нелепой толпой и начинала сожалеть о том подобии дома и семьи, которое у нее когда-то было.

От тротуара отражался лунный свет; дерево качало гибкими и еще хрупкими ветвями, на которых распускались первые листочки. Она глядела на Эйфелеву башню: там рассыпались огненные буквы «Ситроен, Ситроен».

На перилах балкона сидел подаренный ей Максом черный кот по кличке Тинтабель, который, после отца, был ее самым любимым существом на свете и единственным, о ком она могла заботиться, кого могла гладить и все время держать рядом.

Иногда она прижимала его к себе, говоря:

— Я люблю тебя… Ты такой мягкий, такой настоящий, я тебя просто обожаю…

Он сидел, задрав мордочку к луне.



Элен вышла на улицу, быстро завернула за угол и вскоре оказалась на Елисейских Полях.

Со вздохом села на скамейку. Первый шаг был легким.

Автомобиль. Гостиница. Кровать...

«Я хочу спать», — думала она, но не двигалась с места, с наслаждением вдыхая бодрящий свежий воздух.

Она так долго сидела взаперти в своей комнате, как в больничной палате, что теперь испытывала неутолимую жажду свежего воздуха.

Сняв перчатку, она просунула руку под крышку корзины и легонько погладила мурлычущего кота.

«Как хорошо, что он не тяжелый, — подумалось ей. — Мне кажется, я бы скорее осталась сама, чем оставила там Тинтабеля. Не знаю, дружочек, понимаешь ли ты, что происходит. Вот увидишь, мы будем счастливы», — сказала Элен коту.

И тут по ее лицу покатились крупные частые слезы.

Вокруг не было ни души. Дождь всех прогнал с Елисейских Полей.

Потихоньку она начала согреваться; кровь по жилам побежала быстрее и радостнее. Она подняла голову.

Разыгрался нешуточный ветер. Ларьки, торгующие игрушками и леденцами, блестели под дождем. Но сейчас он едва был заметен; ветер быстро сушил его мелкие косые капли.

Лишь у придорожных аллей, смешиваясь с песком, образовывались мутные стоячие лужи.

«Я свободна, свободна... Я избавилась от всего, что я так ненавидела и что лежало тяжелым камнем на сердце.

Я бросила все это, я свободна.

Я буду работать. Я молода, здорова и не боюсь жизни», — думала она, с нежностью глядя на дождливое небо, большие зеленые деревья, их пропитанную влагой листву и пробивающийся между тучами луч солнца.

Мимо прошел ребенок, играя с яблоком и смеясь сам с собой. «Ну, пора идти!» — подумала Элен. Но тут же спохватилась: «Хотя куда? Меня ничто не держит, никто не ждет. Я свободна. И на душе так спокойно…»

Она закрыла глаза, слушая ласковый ветер. Его порывы доносились с запада, вероятно с побережья, и еще сохраняли запах и вкус моря.

Тучи то расходились, пропуская на удивление яркие и теплые лучи солнца, то снова сгущались в плотную тяжелую массу. Как только солнце на минуту выглядывало, все вмиг освещалось: листья, стволы деревьев, мокрые скамейки, а ветки роняли на землю легкие сверкающие капельки.

Чувствуя, как согреваются ее щеки, зажав руки между коленками, Элен внимательно прислушивалась к ветру, словно к дружескому голосу.

Зарождаясь где-то под Триумфальной аркой, он трепал верхушки деревьев, свистел и кружился веселым вихрем вокруг Элен.

Его сильное свежее дыхание изгоняло из Парижа затхлый запах. Невидимые сильные руки, могучие, как руки Господа, сотрясали каштаны, которые то склонялись, то вновь выпрямлялись с тревожным шелестом.

Ветер сушил слезы Элен, щипал ее глаза; казалось, он выдувал из головы все дурные мысли, согревал кровь, отчего ей становилось все легче и спокойнее. Она сорвала с головы шляпу, покрутила ее в руках, откинула голову назад и с удивлением почувствовала, что улыбается, слегка вытягивая губы навстречу свистящему ветру, словно пытаясь попробовать его на вкус.

«Я не боюсь жизни, — думала она. — Все эти годы я лишь готовилась к ней. Они были ужасно трудными, но они сделали меня смелее и помогли сохранить гордость.

Теперь это мое неотъемлемое богатство. Я совершенно одна, но я жаждала этого упоительного одиночества».

Она слушала шум ветра, и ей чудилось, будто в его сильных порывах есть какой-то ритм, торжественный и радостный, точно шум моря.

Резкие пронзительные звуки растворялись в воздухе, постепенно превращаясь в завораживающую мелодию.

Она была еще неясной, как начало симфонии, когда ты в восхищении начинаешь угадывать рисунок главной темы, но он быстро ускользает.

Потом ты вновь его находишь, понимая, что он — часть другого ритма, еще более мощного и красивого.

Ты слушаешь эту бушующую музыку с облегченным и полным надежд сердцем.


Элен встала, и вдруг тучи разошлись.

Сквозь Триумфальную арку проглядывало голубое небо, которое осветило ей дорогу...



Перевод Людмилы Ларченко.

Источник:

Ирен Немировски
ВИНО ОДИНОЧЕСТВА
— М.: Текст, 2015.

Сайт издательства: TextPbl.Ru






Express de Paris  

Проект студии "Darling Illusions"
© 2003 - 2015