L'esprit de Paris  

КАЛЕЙДОСКОП
отрывки из рассказов Генриха Бёлля

АНТИСПАМЕР


Ежедневно с восьми до половины девятого утра я беспощадно уничтожаю продукцию достойных бумажных комбинатов, уважаемых типографий, произведения гениев графики, одаренных писателей.

Лаковая бумага, глянцевая бумага, ракельная глубокая печать — все это я без малейшего сожаления увязываю в аккуратные пачки макулатуры прямо в том виде, в каком достаю из почтовых мешков.

За один час я уничтожаю результаты двухсот человеко-часов труда и экономлю сотню человеко-часов




С одиннадцати до часу дня, в безупречном костюме, я завершаю образ человека, достаточно состоятельного, чтобы позволить себе немного праздности .

Образ человека, который около часа дня заходит в маленький приличный ресторанчик, с рассеянным видом выбирает из меню лучшие блюда и начинает что-то записывать на салфетке — не то биржевые курсы, не то лирические наброски.

Человека, который умеет похвалить или раскритиковать качество мяса со знанием дела, так что и самый опытный официант признает в нем истинного гурмана.

Выбирая десерт, он чуть капризно колеблется между сыром, пирогом и мороженым; а наевшись, столь энергично ставит точку на салфетке, что не остается никаких сомнений: записывал он все-таки биржевые курсы.



Выхожу из ресторанчика. Лицо мое обретает все большую задумчивость, пока я присматриваю какое-нибудь уютное кафе, где можно посидеть до трех и почитать вечернюю газету.

В три часа я снова прохожу через служебный вход и разбираюсь с дневной почтой, в которой почти без исключения сплошь печатный мусор.

На то, чтобы выудить из него десять или двенадцать писем, у меня уходит менее четверти часа; после этого мне даже не нужно мыть руки, я просто отряхиваю их, заношу письма вахтеру, выхожу из здания и сажусь в трамвай.

Когда за окном появляется темный брезент проезжающего фургона, я смотрю на свое отражение.

Теперь лицо у меня расслабленное, то есть задумчивое, почти отрешенное — и наслаждаюсь тем, что мне не нужно надевать маску, ведь никто из утренних пассажиров не заканчивает работу так рано.

Я выхожу из трамвая, покупаю несколько свежих булочек, кусок сыра или колбасы, молотый кофе и поднимаюсь в свою маленькую квартирку.



Пожалуй, я открою школы выбрасывателей. Может, даже попробую внедрить выбрасывателей в почтовые отделения, а если получится, то и в типографии.

Можно было бы найти лучшее применение массе энергии, материалов и интеллектуальных ресурсов, сэкономить огромные суммы на почтовых расходах.

Возможно, даже получится добиться того, что рекламные проспекты хотя и продолжат придумывать, рисовать, сочинять, но печатать их больше не будут...


ВОСЬМОЙ МУЖ


Понедельник
К сожалению, я приехал так поздно, что уже нельзя было ни погулять, ни зайти к кому-нибудь; в гостиницу я прибыл в 23.30, и к тому же устал.

Мне не оставалось ничего иного, как поглядеть на город из окна отеля; жизнь здесь так и бьет ключом, клокочет и бурлит, буквально через край переливается.

В этом городе много нерастраченной энергии, которая когда-нибудь еще проявится. Да, наша столица пока не стала тем, чем она могла бы стать...

Некоторое время я колебался, не позвонить ли мне Инн, но в конце концов со вздохом отказался от этой мысли и вновь углубился в изучение моих важных бумаг.

В постель я лег около полуночи, здесь я всегда ложусь спать неохотно. Столичная жизнь не благоприятствует сну.



Тогда же. Ночью
Мне приснился диковинный, на редкость диковинный сон: будто я иду по лесу монументов.

Монументы расположены ровными рядами; на небольших полянах разбиты изящные скверики, посреди которых опять-таки высятся монументы, сплошь одинаковые, их сотни, даже тысячи.

На постаменте мужчина, стоящий по стойке «вольно», видимо офицер, если судить по мягким складкам на сапогах, хотя грудь, лицо и пьедестал повсюду еще завешены покрывалом.

Но вот внезапно со всех монументов разом спадают покровы, и я вижу — собственно говоря, без особого удивления, — что на всех постаментах стою... я.

Я двигаюсь, улыбаюсь и читаю свое имя — ведь покровы с постаментов тоже спали, — читаю свое имя, запечатленное много тысяч раз.

Я смеюсь, и смех возвращается ко мне, тысячекратно повторенный мною самим.



Вторник
Снова я заснул, переполненный ощущением невиданного счастья; проснулся свежий и с улыбкой посмотрел в зеркало — такие сны видишь только в столице.

Я еще брился, когда в первый раз позвонила Инн.

Инн была, как всегда, нежна и, посплетничав немножко, дала мне понять в своей обычной манере, что проект, ради которого я прибыл в столицу, успешно продвигается.

— Наши дела идут как по маслу, — сказала она тихо и прибавила, чуточку помолчав: — Еще завтра мы окрестим младенца. — Опасаясь, как бы я от нетерпения не начал задавать вопросы, она быстро повесила трубку.



Среда
Наконец настало время, чтобы переодеться перед встречей с Инн. Услышав сигнал ее автомобиля — бетховенскую мелодию, — я выглянул в окно, она помахала мне рукой из своей лимонно-желтой машины.

У нее были лимонно-желтые волосы, лимонно-желтое платье и черные перчатки.

Послав ей воздушный поцелуй, я со вздохом подошел к зеркалу, завязал галстук и спустился по лестнице; Инн была бы подходящей женой для меня, но она разводилась уже семь раз, и немудрено, что относится скептически ко всякому брачному эксперименту.

У нас оставался еще час времени, чтобы приготовиться к торжественному богослужению, примерно в семь часов тридцать минут мы отправились к собору.

В церкви Инн стояла рядом со мной; я развеселился, когда она шепнула мне, что один из присутствующих полковников ее второй муж, один из подполковников — пятый, а один из капитанов — шестой.

— Зато твой восьмой будет генералом, — шепнул я ей...


МОЛЧАНИЕ — ЗОЛОТО


Мурке лежал на диване и курил. Возле него на стуле стояла чашка чая. Мурке смотрел в белый потолок. У его письменного стола сидела прехорошенькая блондинка и неподвижным взглядом смотрела в окно.

На низком столике между Мурке и девушкой стоял включенный магнитофон. Но Мурке и девушка молчали, в комнате царила полная тишина.

Девушка была так хороша и неподвижна, что могла бы служить отличной фотомоделью.


— Я больше не могу, — сказала вдруг девушка, — не могу, и все.

То, что ты требуешь, просто бесчеловечно.

Есть мужчины, которые заставляют девушек делать всякие гадости, но, честное слово, то, что меня заставляешь делать ты, еще хуже.

Мурке вздохнул.

— О Господи, — сказал он. — Рина, дорогая, теперь мне придется вырезать все, что ты тут наболтала.

Будь умницей, намолчи мне еще хоть пять минуток!



— Намолчи! — промолвила девушка. Она сказала это таким тоном, который тридцать лет назад можно было бы назвать нелюбезным. — Намолчи! Это тоже твоя выдумка! Я с радостью наговорила бы пленку, но намолчать?!

Мурке поднялся с дивана и выключил магнитофон.

— Ах, Рина, Рина, — сказал он, — знала бы ты, как дорого мне твое молчание!

По вечерам, когда я, усталый, сижу один дома, я включаю запись молчания.

Ну будь хорошей девочкой, намолчи хоть три минуты, чтобы мне не пришлось резать. Ты ведь знаешь, что для меня значит резать.

— Ладно, так и быть... — буркнула девушка.

Мурке улыбнулся, поцеловал девушку в лоб, сказал:

— Как у меня здорово получается — целых два молчания, ты и в жизни молчишь, и на пленке, — и включил аппарат.



Так они и сидели, не говоря ни слова, пока не зазвонил телефон.

Мурке опять выключил аппарат, беспомощно пожал плечами, подошел к телефону и снял трубку.

— Привет, — сказал Хумкоке. — Оба выступления сошли гладко. По крайней мере шеф ни к чему не придрался. Можете идти в кино. И не забывайте про снег.

— Какой там еще снег? — крикнул Мурке, взглянув на улицу, залитую ослепительным летним солнцем.

— Господи! — возмутился Хумкоке. — Вы же знаете, что нам пора думать о зимней программе.

Мне нужны снежные песни, снежные рассказы. Нельзя всю жизнь сидеть на Шуберте и Штифтере, а никому даже в голову не приходит об этом позаботиться!

Мы не напасемся снежных передач, если будет долгая и суровая зима. Сообразите-ка что-нибудь снежненькое!

— Хорошо, — ответил Мурке, — соображу. Но Хумкоке уже повесил трубку.

— Пошли! — сказал Мурке девушке. — Теперь мы можем идти в кино.

— И мне можно говорить?

— Сделай одолжение!



Перевод С. Фридлянд, Л. Черной, А. Кабисова.

Источник:

Генрих Бёлль
МОЛЧАНИЕ
ДОКТОРА МУРКЕ
иронические рассказы
— М.: Текст, 2015.

Сайт издательства: TextPbl.Ru






Express de Paris  

Проект студии "Darling Illusions"
© 2003 - 2015