L'esprit
de Paris
ИГРА В КУКЛЫ
Крыши и некоторые парижские кварталы я вижу его глазами — такими, как он описал их в «Путевых заметках».
Вот улица, по которой стремительной походкой идет молодой человек в канотье, а это парк, где Франц читает Клейста или Стриндберга в тени старого дерева, а вот к нему направляется его преподаватель, неся под мышкой фотоувеличитель.
Вечером Франц в театре, он аплодирует своему другу, оглядывает зал, делает пометки в маленьком блокноте, с которым никогда не расстается.
Теперь он в своем кабинете, в страховой компании, у него много работы, и он с чаплиновским юмором (впрочем, звездный час Чарли еще впереди) жалуется «на всех молодых работниц фарфоровых фабрик, то и дело падающих с лестниц с горой посуды в руках».
Однажды вечером я увидела, как он плачет в зале кинотеатра; встречается с друзьями в кафе «Арко»; недовольно хмурится, ужиная с родителями; рассеянно причесывает волосы щеткой скучным воскресным днем...
Начало осени выдалось теплым и солнечным. Франц ходил гулять в Ботанический сад, наслаждался ароматом липы, заходил в оранжереи с тропическими растениями, любовался разноцветными кронами деревьев, слушал, как скрипят под ногами первые опавшие листья.
Однажды, войдя в парк, он заметил горько плачущую девочку и подошел к ней.
У малышки были прелестные белокурые волосы, светлая кожа и румяные щечки, как у большинства детишек.
Он спросил:
— Почему ты плачешь?
— Я потеряла куклу.
— Ты ее не теряла! — воскликнул он.
— Ты нашел мою куклу?
— Нет, что ты, она отправилась в путешествие.
— Откуда ты знаешь?
— Она прислала мне письмо.
— Покажи.
— Я оставил его дома, но, если хочешь, принесу завтра, в три часа. сюда, к этой скамейке.
— Как тебя зовут?
— Франц. А тебя?
— Малу.
Он вернулся домой и стал думать, что сказала бы Оттла своей старшей дочке, если бы та потеряла Лолотту, любимую куклу, с которой не расставалась даже во сне.
На следующий день Малу и Франц встретились в назначенный час у скамейки. он приподнял шляпу в знак приветствия и протянул ей конверт с погашенной маркой, на котором было написано его имя.
Малу пожала плечиками.
— Я не умею читать.
Он прочел ей письмо. Заканчивалось оно так: «Целую тебя тысячу раз, буду писать каждый день».
Малу задумалась, потом спросила:
— Значит, завтра ты принесешь мне еще письмо?
Назавтра и во все последующие дни Франц приносил девочке письма.
Когда он начинал читать, сердце Малу билось часто-часто: кукла ходила в театр, в кино, в цирк и в оперу, путешествовала в Вену и Париж, ездила верхом, пела в сопровождении оркестра...
Это было восхитительно.
Молодой человек в светлом костюме без жилетки и в соломенном канотье быстро идет по улице. Вода, собравшаяся в выбоинах между камнями мостовой, блестит в свете уличных фонарей.
Он прыгает через лужи, отталкиваясь обеими ногами, как спортсмен на полосе препятствий.
Островерхая крыша, стрельчатое окно, плита на фасаде церкви, вытянутая рука апостола, вспорхнувший в воздух голубь…
Отразившись в лужах, город остается у него за спиной.
Он насвистывает «Пуговичную коллекцию в Лувре». Уже несколько дней Леони Фриппон поет ее в кабаре «Виль де Вьен».
Молодой человек с большой красной папкой под мышкой направляется к своему другу Максу, как часто делает по вечерам.
В поздний час, когда начинается эта история странных любовных увлечений, он — тот, кто гнался за отражениями древнего города, — звонит в дверь друга.
— Ты знаешь, который час? — возмущенно восклицает открывший дверь Макс.
— Он вечно опаздывает, — доносится голос из соседней комнаты. — пока не переведет стрелки на полтора часа вперед, это не закончится.
В столовой в одиночестве ужинает юная девушка в белой блузе. Посетитель на мгновение застывает в дверях, потом решительно направляется прямо к ней, протягивает руку и представляется:
— Франц Кафка.
Он садится за стол, а девушка, смущенная его пристальным взглядом, опускает глаза и отвечает, помедлив мгновение:
— Фелиция Бауэр.
«Получая ваши письма, я дрожу, как безумный, все помыслы моего сердца устремлены к вам».
«Сейчас час тридцать ночи. Не было и пятнадцати минут, чтобы я не думал о вас, случается, что ничего другого я делать не могу.
В вечер знакомства я ощутил дыру в груди и перестал быть хозяином своим чувствам».
«Сегодня я практически одновременно получил от вас три письма.
Ваша доброта безгранична.
В течение дня я напишу вам много-много раз.
Итак, прощайте — на несколько часов».
«Ты права, Фелиция, в последнее время мне часто случается заставлять себя писать тебе.
В чем причина такой перемены?
Мой американский роман. Это моя первая работа после пятнадцати лет, бывших сплошной мукой.
Я должен ее закончить и с твоего разрешения посвящу те короткие моменты, которые трачу на написание невнятных, ужасных, неполных, неосторожных, опасных писем, труду, успокоившему мою душу.».
Он не колеблется, выбирая между счастьем встречи с любимой женщиной и возможностью создать героя.
Фелиция вдохнула в него силу и нужный для работы пыл. Она высекла искру, и чихающий мотор завелся.
За это он любит Фелицию еще сильнее.
Вернее, он нуждается в той страсти, которую к ней питает.
Он упивается работой...
Ветви деревьев в парке чернеют на фоне низкого темного неба. Холодный ветер гуляет в аллеях, в воздух стаями испуганных птиц взлетают медно-красные листья.
Малу в натянутой до бровей шапочке стоит, засунув руки в карманы пальто, и рассеянным взглядом следит, как они кружатся.
Франц дрожит от холода, свитер, пальто и толстый шерстяной шарф не согревают его. Он часто прерывает чтение и отбегает в сторону, прижимая к губам платок.
— Хватит кашлять, — кричит Малу. — Читай дальше.
Она протягивает ему запылившуюся в кармане конфетку. Он возвращается и продолжает чтение тихим надтреснутым голосом.
— Сегодня ты читаешь слишком быстро. Начни сначала, мне ужасно нравится...
«Главный, истинный мой страх — в том, что я никогда не смогу обладать тобою.
Что в самом лучшем случае буду вынужден довольствоваться уделом до беспамятства преданного пса и только целовать твою рассеянно протянутую руку.
Причем поцелуй этот будет не проявлением жизни, а лишь знаком отчаяния бессловесной твари, обреченной на немоту и вечную неблизость.
Что я буду сидеть подле тебя и, как это уже случалось, чувствовать дыхание и жизнь твоего тела совсем рядом.
Но при этом, в сущности, быть от тебя дальше, чем сейчас, в четырех стенах своей комнаты.
Короче — что навсегда останусь вне тебя…»
Впервые в жизни он жил с женщиной, открывал утром глаза и видел Дору, засыпал рядом с Дорой; они сидели за одним столом, спали в одной кровати, прижавшись друг к другу; он никогда не был так счастлив и шептал ей на ухо: «Ты мой добрый ангел».
Вечером, при свете свечей, они играли, как невинные дети. Франц показывал Доре театр теней, и она весело смеялась.
Они опускали руки в тазик с водой — это их ванна. Иногда Франц ставил на поднос стаканы и тарелки, пристраивал поднос на ладонь и бегал по комнате, «тренируясь на официанта» ресторана, который они откроют в Тель-Авиве.
Когда Франц писал, вцепившись в письменный стол — «как собака в свою косточку», — говорил он и скалил зубы, чтобы рассмешить Дору, — так вот, когда он писал, она дремала в кресле напротив, потому что он нуждался в ее присутствии. А ведь ни при Оттле, ни при Фелиции, ни при Милене или Максе он ни разу не написал ни строчки.
— Ты меняешься, когда пишешь, — говорила Дора.
«Как долго я смогу терпеть, что ты меня терпишь?»
Не сохранилось ни одного письма Фелиции, Юлии, Милены и Доры к человеку, который любил и мучил их, как любили и мучили немногих женщин на этом свете.
Но Франц так точно схватывает их образ, их нежность, их досаду, их требовательность, их устремления и страхи, что они предстают перед нами, как наяву.
Мы словно бы смотрим фильм, где им отведены главные роли, мы следим за их взлетами и падениями, завидуем страсти, которую они пробуждают.
Они вызывают у нас жалость и раздражение, но я не знаю, что стала бы делать на их месте, доведись мне встретить человека, впадающего в безумие, если его лишают возможности писать.
Письма, как и дни, становятся короче. кукла вышла замуж, и у нее теперь так много дел, что ей некогда писать письма.
Однажды утром она объявляет, что уезжает в Тибет — он так далеко и высоко, что его называют «крышей мира»; она будет жить в деревне, затерянной под облаками, в окружении снега и льдов, куда не поднимается ни один почтальон.
«Я не смогу больше посылать письма, но я никогда тебя не забуду, дорогая Малу». Такими были последние слова куклы.
— А это правда так далеко — «крыша мира»?
Не дожидаясь ответа Франца, Малу раскручивает скакалку над головой и упархивает.
То, что я написала, не классическая биография, но определить жанр книги мне не так-то просто.
Художественный вымысел? Документальное повествование? Запечатленные на бумаге мгновения чужой жизни? Зарисовки с натуры, едва тронутые ретушью?
Я хотела видеть и слышать Франца, как видела и слышала, точно наяву, читая его письма.
Живой, подвижный, беспокойный, внимательный.
Благородный, невыносимый, ревнивый, требовательный.
Страдающий бессонницей, виноватый в своем чувстве вины.
Зависимый человек, ощущающий неутолимую жажду независимости и свободы.
И безграничное счастье от осознания своего призвания — литературы.
|