Art--Express
Жорж Осман:
СУДЬБА НА ВЫРОСТ
Наполеон Бонапарт выходит из Версальского дворца, чтобы прогуляться по саду, приветствует охраняющих его гвардейцев и вдруг замечает в самом конце ряда караульных крошечного человечка.
Малыш лет трех-четырех одет по-военному. Он потешно вскидывает руку в салюте и кричит: «Да здравствует Император!».
— Ну-с, генерал, — обращается Наполеон к начальнику охраны, — и кто же этот молодой человек?
— Мой внук, Ваше Величество. Он ожидает аудиенции своего крестного — принца Эжена.
Эжен де Богарне — ребенок Жозефины от первого брака. Наполеон его усыновил. Беседа принимает семейный оборот.
— Значит вы, мой юный друг, намереваетесь стать генералом, как ваш дедушка? — Бонапарт испытующе смотрит в глаза крохе, держа того за подбородок.
— Разумеется, я желаю служить Родине. Но прежде мечтаю быть Вашим пажом, чтобы во всем походить на Вас.
Наполеон смеется: амбиций малютке не занимать.
— Отличная идея! Осталось только чуть-чуть подрасти...
Это был последний Великий Император, которого довелось видеть Жоржу Эжену Осману.
Потом настал черед правителей невеликих. И всех их, следуя завету Бонапарта, Осман перерос своими достижениями.
В память о них не осталось ничего, кроме имени. В память о нем — изменившаяся до неузнаваемости столица нового — им же построенного — мира.
А хорошо было бы родиться лет двести назад, в эпоху Людовика XIV... Тогда далекий предок Жоржа, немец по происхождению, Хауссманнер принял французское подданство, стал произносить свою фамилию на местный лад и поступил на службу к королю.
Он и сам усердно работал, и детей своих воспитал в духе преданности новой родине.
Еще лучше быть бароном — как дед по материнской линии — видный военный, которого за заслуги перед Отечеством наградили редким титулом.
Увы, юному Осману баронские почести не светят: линия ведь материнская! У деда нет сыновей — только дочки, а девочкам, как известно, дворянские звания не передаются.
Значит, будем мечтать про Короля-Солнце... Как можно было бы развернуться! Какой простор для творчества! С каким удовольствием Жорж участвовал бы в закладке Больших бульваров, разбивал бы сады и парки, строил дворцы, возводил памятники. Делал бы Париж центром вселенной...
Но это в веке семнадцатом. А что же нынче, два столетия спустя? Куда подевались былые столичные красоты?
Их будто и нет вовсе — до того все загажено.
Центр города, аккурат рядышком с Лувром, разбит на крошечные клетушки, в которых живут рабочие-мигранты.
Выходцы из деревни представления не имеют о ценности дворцов и памятников. У них своя реальность: 3 квадратных метра на человека — уже роскошь.
Однажды при инвентаризации жилого фонда была обнаружена сдаваемая внаем пятиметровая комната, где ютились — только представьте! — больше двадцати человек.
Мужчины, женщины, маленькие дети — все вместе, вповалку. Результат: плохое питание, антисанитария, болезни.
Малярия, чума, холера нещадно трепали сердце когда-то великого города, и, уходя, неизменно возвращались. Что же касается вшей и туберкулеза, то те капитулировать даже не думали.
Пять из каждых шести новорожденных детей умирали во младенчестве. Взрослое население тоже редело, однако место умерших тут же занимали новые искатели счастливой жизни — поток мигрантов не иссякал.
Вновь прибывшие изо всех сил старались доказать, что они сведущи в самых модных тенденциях — и устраивали бесконечные бунты. Ну конечно! Что может быть моднее революции?
Одним словом, приличные люди старались к центру города не приближаться: они, как и родители Жоржа Османа, предпочитали жить на окраине, где и воздух почище, и обстановка поспокойнее.
Впрочем, при первой же возможности маленького Жоржа отправили к дедушке-в деревню, а потом, когда он подрос, определили в загородный пансион, где мальчик провел два чудесных года, занимаясь спортом и музыкой, изучая иностранные языки и литературу, физику и химию, астрономию и агрономию. Все — в форме игры.
Однако настала пора все-таки вернуться в Париж. Родители устроили Жоржа в самое лучшее учебное заведение — коллеж имени Генриха IV, где набирались ума герцоги и принцы крови.
«Золотая молодежь» ничем не отличалась от других детей, за тем разве что исключением, что их повсюду сопровождали гувернеры, выполнявшие роль воспитателей и охранников.
Жорж Осман легко завязывал дружбу с сильными мира сего: среди его закадычных приятелей оказался сын герцога Орлеанского.
После коллежа пути однокашников разошлись: Осман начал изучать право в Сорбонне и, параллельно, брать уроки музыки в Консерватории.
Он бороздил узкие улочки Латинского квартала, обедал в сомнительных забегаловках и вздыхал, глядя на замусоренный фонтан площади Сен-Мишель, а Орлеанский витал где-то в высших политических сферах, недоступных взгляду простых смертных.
И тут грянула революция — вторая по счету.
Далекий от политики Жорж Осман оказался поневоле вовлечен в заварушку. Друзья-журналисты (а на деле — заговорщики-революционеры) попросили студента отнести важную депешу в захваченную повстанцами мэрию Парижа.
Задача, на первый взгляд, несложная, если не считать того, что в городе шли интенсивные уличные бои.
Уже выполнив просьбу, на обратном пути, несмышленыш стал жертвой собственного любопытства.
Заметив, что Лувр еще держит оборону, он решил посмотреть, что творится кварталом дальше — на улице Сент-Оноре, а она оказалась полем сражения.
Улица простреливалась с обеих сторон. Посередине бушевала толпа, где каждый бил каждого.
Подхваченный людским водоворотом, Жорж очутился в самой гуще. Ежесекундно свистели пули.
Вдруг наперерез молодому человеку выскочил какой-то офицер с саблей в руке и уже замахнулся, чтобы нанести роковой удар.
Занятия спортом не прошли даром: Жорж перехватил руку нападавшего и выбил саблю.
С трудом выбрался из толпы и только тут посмотрел на свои ноги: они были в крови. Парочка пуль его все-таки поцарапала... Пришлось идти домой и провести в постели несколько дней.
Пока Жорж Осман залечивал раны, в Париже менялась власть. Каково же было удивление студента, когда главой нового — заметьте, революционного! — правительства оказался герцог Орлеанский, отец его школьного приятеля.
Узнав о приключениях однокашника, сын предводителя повстанцев, в итоге ставшего королем, впал в неописуемый восторг:
— Ты же просто герой! Таким самое место в совете министров!
— Вы с ума сошли, Ваше Высочество? Лицам дворянского происхождения запрещено участвовать в управлении страной!
— Чепуха! Я же здесь...
— И потом, у меня даже диплома нет...
— Ладно, заканчивай свой университет, но после — сразу на службу.
— Значит, в магистратуру — носить судейскую мантию?
— Нет, это не я — это ты, брат, рехнулся! Какая магистратура? Чего ты там добьешься? Что заработаешь? Если на службу — то уж в качестве высокопоставленного чиновника: отдадим в полное твое распоряжение какой-нибудь город, или даже целый департамент...
Так началась головокружительная административная карьера Жоржа Османа.
Назначенный супрефектом в двадцать два года, он старался изо всех сил. Не по возрасту солидная должность обязывала принимать серьезные, взрослые решения.
Под руководством Османа прокладывались многочисленные железнодорожные линии, строились заводы и фабрики, совершенствовались системы водоснабжения, канализации и городского освещения.
Допотопные чадящие фонари заменялись новыми — газовыми. Взмывали вверх струи фонтанов. Этаж за этажом вырастали дома, специально предназначенные для людей с невысоким доходом.
Жорж Осман придумал социальное жилье. Он же создал систему пособий для матерей-одиночек и способствовал открытию благотворительных фондов.
Так прошло два десятка лет. И снова — революция.
Власть, вроде бы, поменялась, только лица — все сплошь знакомые. На этот раз императором стал Наполеон III — племянник Бонапарта.
Новому главе государства очень хотелось преобразить страну. Или хотя бы ее столицу. Но только сразу же — немедленно.
Прежде, чем стать императором, он несколько лет прожил в Лондоне и искренне восхищался кварталами, выстроенными после катастрофического пожара 1666 года: широкие светлые улицы, красивые дома, безупречная гигиена...
Благодаря пожару, Лондон присвоил себе звание лучшего города Европы и мира. Вот бы в Париже так...
Но кому доверить эту трудную и где-то даже кощунственную миссию? Кого назначить испепеляющим огнем?
Выбор пал на Жоржа Османа, ставшего префектом Сены (по нынешним меркам — губернатором парижского региона).
За грядущие двадцать лет ему предстояло осуществить то, на что в Лондоне ушло два века.
Бесследно исчезали с карты дома, улицы и целые кварталы. Прямые, как стрела, и непривычно широкие бульвары пронзали пространство. Город с жадностью поедал соседние деревни, расширяя свои владения до невиданных пределов.
Камня на камне не осталось от клетушек, в которых жили рабочие-мигранты: всех бузотеров переселили в пригороды.
Чтобы парижанам легче дышалось, в каждом квартале был разбит хотя бы небольшой сквер: новые правила градостроительства требовали, чтобы зеленые насаждения находились не дальше, чем в десяти минутах ходьбы от любого дома. А для длительных воскресных прогулок обустроили муниципальные парки и леса.
Мелькали в хороводе новинок театры и вокзалы, водопроводы и фонари. Чинно стояли стройные ряды зданий с одинаковыми фасадами и балконами.
Прихорашивалась, будто влюбленная девушка, возрожденная площадь Сен-Мишель. Сияли мириадами огней Елисейские Поля.
И не было больше безымянного частного отеля, где появился на свет великий реформатор — на стене нового с иголочки здания гордо красовалась табличка «бульвар Осман».
Двадцать лет спустя очередные революционеры отстранили его от должности.
Но Жорж Осман не возражал: миссия уже выполнена. Париж стал совсем другим — новым городом. Именно таким, в котором он мечтал жить, когда был маленьким.
Еще в зените славы, когда глава государства предлагал ему пост министра, Осман отказался. Чуть позже, глядя как новоявленные революционеры присваивают себе пышные дворянские звания, лишь снисходительно улыбался.
— Вот вы, например, — обратился к нему один из умников, — могли бы стать дюком, то есть герцогом.
— Герцогом, простите, чего?
— Ну-у-у... Например, герцогом реки Дюиз.
— Ага, и для большей точности меня будут называть акведуком — водопроводом... — съязвил Осман.
А про себя подумал: на фоне этой высокопоставленной мелюзги даже ранг императора не слишком серьезен.
Уж лучше он останется бароном: его скромный, но редкий титул теперь официально подтвержден.
Родится ли когда-нибудь равный ему? Тот, кто осмелится одним махом перечеркнуть прошлое и подарить целому городу — да что там, целому миру! — новую судьбу?
Может быть... Через пару-тройку веков...
Сколько советов даст он своему будущему пажу в качестве секрета успеха?
Всего два:
иметь наполеоновские амбиции
и немножко подрасти...
|