L'esprit
de Paris
СОКРОВИЩА ЭТНОЛОГА
21 мая 1991 г.
На фронтисписе своего труда «О росте и форме», каковой я числю среди главных интеллектуальных памятников нашего времени, Дарси Вентворт Томпсон поместил макрофотографию, запечатлевшую 1/50 000 секунды: молочная капля падает в молоко. Поднятые ею брызги образуют фигуру удивительной красоты.
От точки падения капли разбегается идеальный круг, как кружевной воротничок, который наконец рвется на множество тонких нитей, и над каждой танцует молочная жемчужина.
Автор был биолог. Этим снимком он хотел показать, что сложная форма физического мира, столь мимолетная, что уловить и запечатлеть ее рождение под силу только хронофотографии, ничем не отличается от формы, которую медленно принимают в процессе роста морские организмы, например кишечно-полостные — гидроидные и медузы.
Книга изобилует подобными примерами. Сопоставления форм физического и биологического мира показывают, что и те и другие подчиняются одним морфологическим законам.
Инвариантные отношения, выражаемые этими законами, можно сформулировать математически.
Историку и этнологу фронтиспис книги Томпсона подскажет сравнения другого порядка, но они только расширят область приложения тезиса шотландского биолога, включив в нее плоды человеческого ума.
Брызги молока очень точно воспроизводят артефакт, модель которого, казалось бы, придумана совершенно произвольно, а именно корону, еще точнее — графскую корону: согласно геральдическим канонам, это металлическое кольцо, из которого расходятся кверху острия, на вершине каждого из них — жемчужина (правда, их 16, тогда как у молочной короны 24, но число может зависеть от вязкости жидкости).
Во французской иерархии знати титул графа следует за титулами герцога и маркиза. Все трое носили так называемые открытые короны, в противоположность закрытой королевской (или императорской), которая продолжена полукругами, соединенными наверху. Во Франции этот тип короны окончательно утвердил, видимо, Франциск I, не желая ни в чем уступать английскому королю Генриху VIII и императору Карлу V, уже носившим закрытые короны.
В данном случае физический мир дает нам изображение самой простой из открытых корон (короны маркиза и герцога были посложнее), однако в нем нетрудно найти и закрытую, по крайней мере с тех пор, как моментальная фотосъемка дала нам возможность различить фазы атомного взрыва: облако сначала поднимается, затем расширяется, затем его края смыкаются (не менее показательна другая аналогия, взятая из биологического мира, — гриб).
Итак, мы видим, что королевские и дворянские короны — причудливые предметы, которые можно было бы принять за капризы искусства, не имеющие никакого подобия среди явлений природы, — опережают знание об этих явлениях, в то время нами еще не замечаемых, ведь это одни из самых кратких состояний материи.
Мало того, иерархия геральдических символов прямо отражает иерархию состояний физического мира: если оценивать их с точки зрения непрочности, газообразное состояние выше жидкого…
А ведь только изобретение хронофотографии в конце XIX века позволило нам обнаружить, что брызги жидкости воспроизводят графскую корону, а взрыв газов — королевскую или императорскую, хотя создатели моделей этих корон не могли, за отсутствием соответствующих средств наблюдения, иметь представление о физических явлениях, которые неосознанно сымитировали.
Вывод первый. Люди уверены, что в ювелирном деле, искусстве изготовления украшений из металлов и драгоценных камней, их воображение течет свободно.
Однако сумасбродные фантазии — все же плод человеческого ума, а он является частью этого мира и, прежде чем узнать его извне, наблюдал его явления в себе самом, полагая, что занят чистым созиданием.
Но это еще не все. Короны, воспроизводящие мгновенные состояния материи, которые в ту эпоху различить было невозможно, покрыты драгоценными камнями.
В Париже сейчас проходит сводная выставка сохранившихся королевских сокровищ, среди них — коронационный венец Людовика XV. Первоначально эту корону украшали 280 бриллиантов, 64 цветных камня — 16 рубинов, 16 сапфиров, 16 изумрудов, 16 топазов — и 230 жемчужин (в XVIII веке все драгоценности были заменены копиями).
Закрытая корона — неосознанная имитация одного из самых быстро ускользающих состояний материи — усыпана самоцветами (как и все королевские и дворянские короны в принципе), которые наряду с железом, серебром и золотом ее корпуса являются одними из самых прочных тел физического мира, можно сказать, вечными.
Да и в чем сущность ювелирного искусства всех времен, и не только изготовления корон, как не в соединении и сочетании предельных состояний материи?
Драгоценности, повергающие нас в изумление и соблазн, лучше других объединяют в себе прочность и хрупкость — взять хотя бы легкую, трепещущую золотую листву, которой украшали себя женщины Ура в III тысячелетии.
Кажется, что ювелирных дел мастера всегда и везде стремились к одному идеалу — заключить твердые, не подверженные порче, геометрически правильные камни в оправу из драгоценного металла такой тонкой работы, что напоминает прихотливые, изящные и недолговечные живые формы.
Посмотрим на эту проблему шире. В прошлом люди не могли представить, какую форму принимают брызги жидкости или взорвавшийся газ в долю секунды. Но скоротечность как идея была им явлена в кратковременности личного существования, зависимого и от жизненных испытаний, и просто от законов природы.
Рождение очередного существа среди множества других, его короткий земной путь — разве это не похоже на мельчайшие брызги и взрывы на поверхности жизненного потока?
Сравнивая себя с твердыми и нестареющими веществами, люди проецировали на свое тело оппозицию прочного и непрочного и искали способы преодолеть ее. В терминах анатомии это оппозиция твердого и мягкого — базовая, как показывают этнографические исследования, в представлениях о телесности у бесписьменных народов.
Самые древние известные украшения Европы найдены на доисторических поселениях, отстоящих от нас на 30–40 тысяч лет: просверленные или прорезанные вокруг основания зубы животных, которые можно было прошить или подвесить; более поздние золотые кольца и бляшки с гравировкой, фрагменты резной кости в форме головы лошади, бизона или оленя.
Размеры находок от 3 до 6 см слишком малы, чтобы предположить какое-то утилитарное назначение.
А кто сейчас помнит, что в более близкую к нам эпоху, еще несколько столетий назад, превыше всего ценились бриллианты — считалось, что они защищают от яда, рубины — отгоняют тлетворные миазмы, сапфиры — утоляют боль, бирюза — предупреждает об опасности, аметист — рассеивает хмель, о чем говорит его греческое имя αμέθυστος?
И конечно, когда было обнаружено золото, люди и Старого и Нового Cвета дали ему статус источника жизни. Оно блещет, как солнце; физически и химически его структура неизменна. Достоинства золота признают все единодушно.
Выше я упомянул бороро — жителей золотоносного региона, где этот минерал залегал иной раз у самой поверхности земли. Они называли его словом, которое означает приблизительно «затвердевшее сияние солнца», что очень близко верованиям древних египтян, считавших золото сверкающей и нетленной колесницей солнца.
Классические поэты Индии воспевали золото — земной двойник небесного светила: «Золото бессмертно, как и солнце; золото кругло, ибо кругло солнце. Поистине, золотая пластина есть солнце».
Двадцать пять или тридцать веков спустя это сравнение понадобилось Карлу Марксу, который тоже умел выразиться поэтично и подчеркнул эстетические (а не только экономические) качества драгоценных металлов: «Они представляются в известной степени самородным светом, добытым из подземного мира, причем серебро отражает все световые лучи в их первоначальном смешении, а золото лишь цвет наивысшего напряжения, красный».
Превращение света, неосязаемого элемента, в твердый металл возвращает нас к диалектической оппозиции прочного и непрочного, которая была нашим отправным пунктом.
В этом смысле ту же роль, что серебро и золото, часто играла медь. Золото, которое находят в виде самородков или песчинок, легко узнаваемо: у него чистый цвет и оно сверкает в полную мощь.
Так же ведет себя медь в природном состоянии, когда ее готовятся чеканить, как чеканят золото. Самое древнее известное золото добывали и обрабатывали в V тысячелетии до н. э. на побережье Черного моря, в современной Болгарии. Но вместе с золотыми предметами в тех местах археологи обнаружили медные.
То же и в Северной Америке доколумбовой эпохи (за исключением Мексики): в V тысячелетии там не знали золота, разрабатывали медные месторождения и во множестве производили предметы из меди. Даже в нашем веке индейцы тихоокеанского побережья Канады и Аляски отдают предпочтение меди.
У них совершенно такое же отношение к этому металлу, как у древних египтян и индийцев — к золоту: солнечное вещество сверхъестественного происхождения, источник жизни и счастья, главное сокровище и символ всего самого ценного вообще.
Сохранились ли подобные верования среди нас? Относительно золота наверняка, а вот медь наше общество унизило, пустив на всевозможные промышленные нужды.
Тем не менее в магазинах иногда появляется рекламный плакат, на котором изображено медное украшение, окруженное текстом: «Медь — скромная, но жизненно важная; вечная, прекрасная, сверкающая, переливчатая, доступная, теплая, богатая, роскошная, единственная. Медь делает нас красивее». Именно так говорят о ней мифы индейцев тихоокеанского побережья.
Потому-то украшения, независимо от их ценности и красоты, привлекательны для этнолога. Они занимают ту нишу нашей культуры, где на удивление живо, я бы сказал, «первобытное мышление».
Вдевая серьги в уши, наши женщины еще смутно сознают, как сознаем и мы, глядя на них, что эти нетленные вещи служат опорой тленному телу.
Превращая мягкое в твердое, украшения выполняют роль посредника между жизнью и смертью. А разве их не передают из поколения в поколение?
Эта роль им по силам именно потому, что в них сочетаются самые твердые вещества, какие есть в природе, с формами, воплотившими мимолетность, как те короны; потому, что их прочность сочетается с нашей собственной хрупкостью, и тем самым реализуется миниатюрная аллегория идеального мира, в котором этой оппозиции нет места.
|