L'esprit
de Paris
ИСКУССТВО СТИЛЬНОЙ БЕДНОСТИ
Во всех придворных культурах правит одно человеческое качество: снобизм.
Каждый общественный слой подражал нравам и образу жизни вышестоящего. Стремление оказаться на высоте не раз приводило к тому, что подражатели попадали в долговую зависимость.
Прототипом всех королевских дворов был версальский. И чтобы понять снобистскую систему мюнхенского или ганноверского, дрезденского или кассельского дворов, надо проанализировать устройство двора французского.
В королевской Франции XVIII века была установлена четкая иерархия, определяющая, кто в каком здании живет и как он это здание называет.
Лишь короли и принцы жили в «palais», дворянам следовало скромно именовать свои жилища «l’hôtel». Представитель буржуазии проживал в «maison», а большую часть городских домов составляли «maisons particulières» — перевод которых как «частные дома» не совсем точен. В этих домах люди вели «vie particulière», отдельную, незначительную для общества жизнь.
Норберт Элиас с некоторой издевкой называет такую жизнь «личной». В придворной культуре лишь достаточно представительный человек мог принять участие в общественной жизни. А «vie particulière» считалась чем-то жалким и второстепенным.
Подобное мировоззрение было характерно для всех стран и всех слоев общества. Тот, кто в Дармштадте, Бонне или Мюнхене хотел подчеркнуть свое высокое социальное положение, старался придать своему дому солидный вид.
Из-за этого появилась до отвращения ухоженная гостиная: комната, в которую почти не заходили, где изредка фотографировались, а в остальное время лишь вытирали пыль.
Туда дважды в год приглашали гостей, которым было положено рассматривать фотографии в бархатных рамках и какие-нибудь безделушки в витринах, поглощать пироги на изящнейших кофейных сервизах и ни в коем случае не сажать пятен на скатерть.
Ухоженная гостиная была крохотным образчиком придворной представительности.
К счастью, дни ухоженных гостиных уже позади, изящнейшие сервизы ушли в прошлое, и мебель сегодня используют, а не берегут. Хотя бы потому, что людям лень часами вытирать пыль, они спешат избавиться от ненужного хлама. Везде стоит простая и стильная мебель, которая буквально несколько лет назад обошлась бы в целое состояние.
Прелесть той или иной квартиры заключается не в количестве вложенных в нее денег, не в районе, где она расположена, а в том радушии, с которым принимают гостей.
Богат тот, чья квартира привлекает друзей. И богат тот, кто может провести у друзей дождливые дни, когда в собственном доме крыша готова обвалиться на голову. И ни музыкальные центры, ни домашние кинотеатры, ни мебель не сделают вашу квартиру более притягательной.
Почти в любом городе западного мира деньги открывают двери в общество. А в Вене — нет. Тот, кто хочет «быть своим» в этом городе, должен хотя бы притвориться, что у него нет денег.
Бывшую столицу централизованной монархии, Вену, выделяет прежде всего типичная гордость горожан за родные стены. Когда после распада Австро-Венгерской империи Вена быстро обеднела, черты придворной представительности сохранились в довольно милой форме.
Беднейшие из беднейших живут здесь в просторных старых домах, унаследовав их от бабушек или дядюшек вместе с мебелью и не существующим ныне уровнем арендной платы.
В Вене никто не верит, что недостаток вкуса можно вылечить денежным мешком. Поэтому Вену миновала участь других богатых городов со схожей историей.
Среди двух лучших для бедняков городов Берлин отличается большей живописностью, а Вена — большей красотой.
Берлинские жилищные условия как нельзя лучше подходят беднякам. Здесь можно недорого снять квартиру, причем большинство людей не относится к своим квартирам как к показателю престижа, не придает большого значения представительности, а уделяет внимание стилю.
В Вене приятно то, что богатые здесь даже вызывают подозрение. И никого не изгоняют из общества по причине отсутствия средств. Людей приглашают в гости, даже если у них нет визитной карточки, лишь бы они были хоть немного остроумными.
Общественный успех в Вене приходит тогда, когда в кафе «Хавелка» вас начинают называть по имени (разумеется, добавляя при этом «господин» или «госпожа»). А нуворишей здесь презирают, даже если они финансируют филармонию или оперу.
Оперные премьеры служат лучшей иллюстрацией неестественности массового интереса к культуре. Абсолютное меньшинство зрителей приходит в зал, чтобы смотреть представление. Большинство жаждет показать себя и не хочет пропустить крупное общественное событие.
Опера постепенно становится местом для скандальных хеппенингов. Зал заполняется в основном тусовщиками, а ценители искусства вынуждены отсиживаться дома.
Особенно это заметно в Байрёйте. Там билеты на первый показ расходятся между теми, кто явно страдает от необходимости прослушивать длинные оперы Вагнера, сидя на легендарных неудобных стульях и с нетерпением ожидая двух спасительных антрактов.
После представления эти «счастливчики» пробираются мимо журналистов и фотографов, направляясь в ближайший ресторан, где кормят очень дорого и не очень вкусно.
Впрочем, почти никто здесь и не ест. Сюда приходят только для того, чтобы попасть на один снимок с госпожой Меркель или Томасом Готшальком, а потом увидеть себя в журнале «Бунте».
Бедные богатые! Они не понимают, как важно перетряхнуть свою потребительскую корзину и узнать, сколько искусства попадает в нее «по социальным соображениям», а сколько по насущной потребности.
Были такие времена, когда люди выбирали тот или иной ресторан, потому что там вкусно кормили. Но сегодня в любом ресторане подадут лишь филе из утиной грудки или то же филе с руколой. Даже haute cuisine («высокая кулинария») давно перестала быть съедобной.
Я помню старые добрые времена звездной кухни, когда Эки Витцигманн заведовал мюнхенским «Баклажаном» и подавал избранным гостям тушеный бычий хвост и королевский омлет, а адвокаты за соседними столиками вынуждены были довольствоваться nouvelle cuisine («новой кулинарией») и бросали на нас завистливые взгляды, не найдя наших блюд в меню.
В пору своего изобретения nouvelle cuisine была настоящим событием, так как освободила французскую кухню от муки и жира. Но теперь она уже давно сдала свои позиции.
Повара, зараженные сумасбродной, поощряемой журналистами тягой к новшествам, пытались превзойти друг друга в оригинальности и теперь совершенно разучились готовить.
Недавно я первый раз за много лет посетил звездный ресторан и, как только открыл меню, понял, что закат nouvelle cuisine не за горами. Среди прочих блюд предлагались «устричная лазанья» и «карпаччо в пивной пене».
Верхом абсурда был, пожалуй, шербет «яичница с ветчиной». Из чистого любопытства я решил его заказать. Принесли какой-то желтый осклизлый шарик мороженого, от которого разило прогорклым жиром.
Однако хуже всего в ресторанах не еда, а обслуживание. Официанты либо нахальны, либо пытаются заискивать особенно манерным прислуживанием, что выглядит еще нахальнее.
Ресторанный критик американского «Вога» прошел школу официантов и написал об этом книгу, из которой мы узнали, что старшие официанты в Нью-Йорке получают примерно 75 тысяч долларов чаевых в год.
Существуют специальные уловки, чтобы получать побольше чаевых. Речь идет не об особой услужливости, которая обычно заставляет нас раскошелиться. Настоящий официант должен завладеть своим клиентом.
Начинается все с того, что людей сажают не туда, куда они хотят, а куда хочет сам официант. Затем он подходит, если ему будет угодно, к столику и, не обращая никакого внимания на то, что вы выбрали в меню, настоятельно рекомендует взять филе из барабульки. Причем делает он это так, словно отказ от его предложения оскорбит всех официантов на свете.
Поход в ресторан — настоящее мучение, но некоторым людям ничего другого не остается. Хотя бы из-за недостатка времени. Работа отнимает столько сил, что надо идти в этот ад либо потому, что голоден, либо чтобы прервать заседание.
У того, кто не работает с раннего утра до позднего вечера и не может позволить себе регулярные визиты в ресторан, есть все основания почувствовать себя утонченным человеком.
Мой бывший коллега, который до сих пор трудится на ниве журналистики, часто предлагает мне «сходить куда-нибудь поесть». И каждый раз я пытаюсь втолковать ему, что это дурная привычка, от которой избавлены стильные бедняки, так как существуют куда более изысканные способы встречи с друзьями.
В таких городах, как Лондон, Париж и Вена, люди не стесняются приглашать друг друга к себе домой, вне зависимости от размеров квартиры.
Не имеет значения, где живет человек: в Кенсингтонском дворце, в доме рядовой застройки на Лэвендер-Хилл или снимает помещение в казармах. Можно пригласить друзей без особого повода, даже если дома нет ничего, кроме спагетти.
Тот, кто постоянно сидит в ресторанах, признает себя неудачником.
Походы в ресторан были модными лишь в непродолжительную, но оттого не менее ужасную эпоху леди Дианы. Она сама подала плохой пример, так как часто бывала в «Сан-Лоренцо», желая покрасоваться перед журналистами, а многие лондонцы слепо ей подражали.
Но со временем все вернулось на свои места. Люди снова приглашают друг друга к себе, что не только элегантней, но и удобней.
Не надо заказывать всеобщие мечты на рынке услуг, надо придумывать свои, достижимые собственными силами. Быть может, не заходить так далеко, как Жан Флорессас дез Эссент, главный герой романа Гюисманса «Наоборот», но хотя бы немного у него поучиться.
Дез Эссент, уединенно живущий, сверхчувствительный отпрыск старинного дворянского рода, совершенно отказывается от всяческих путешествий, потому что в его собственном доме в окрестностях Парижа и без того есть все, что ему нужно.
Хотя однажды, поначитавшись Диккенса, он все-таки решил съездить в Англию. И просит своего слугу собрать чемоданы, а потом объявляет, что вернется через год, или несколько месяцев, или несколько недель — когда точно, он сам пока не знает.
Дез Эссент садится в парижский поезд, едет на улицу Риволи и там покупает путеводитель Бедекера по Лондону.
Ни на минуту не прекращающийся дождь кажется ему предвестником грядущего путешествия.
Прежде чем отправиться дальше, дез Эссент сперва заходит в винный погреб, чтобы выпить английского портвейна, а потом перебирается в английский ресторан, где, вновь оказавшись среди островитян, ест, запивая трапезу элем.
От сытной еды, непривычных запахов и звуков, портвейна и эля дез Эссента одолевает усталость, и он пропускает свой поезд до Дьеппа, порта, в котором ему надо было сесть на корабль.
Исполненный счастья, оттого что, с одной стороны, не пришлось отправляться в дальнее путешествие, а с другой, удалось испытать множество новых ощущений, дез Эссент возвращается домой на поезде и нисколько не сожалеет о содеянном.
Воображение с помощью дождя, тумана, уличной сутолоки и так позволило ему побывать в Англии: «Зачем же мучиться, переезжать с места на место и растрачивать драгоценные впечатления?»
Спустя несколько часов после своего отбытия дез Эссент вновь оказывается с чемоданами, саквояжами, пледами и зонтиками перед изумленным слугой, «ощущая физическую и душевную усталость человека, приехавшего домой после долгого и опасного путешествия».
Примеру дез Эссента последовали итальянцы. Жаль только, что это вызывает у них ложную скромность.
Италия — единственная страна в Европе, где существует феномен псевдоотпуска. Люди включают автоответчик, отдают комнатные цветы на попечение соседям, холодильник до отказа забивают едой, а детям разрешают смотреть видеофильмы.
И так живут две недели, не выходя из дома.
Подобный отпуск из-за нехватки денег ежегодно проводят около трех миллионов итальянцев. Не мог бы кто-нибудь объяснить им, что они относятся к мировому авангарду?
Одному моему другу, когда он чувствует себя по-настоящему плохо, помочь может только костюм.
Летом, при 32°С в тени, с отрицательным балансом на счету и с легким похмельем в голове, когда остальные ходят в шортах и майках, моему другу не нужно ничего, кроме легкого светлого костюма и галстука. Только они могут снова вернуть его к жизни.
Чем выше поднимается температура и чем больше плавятся мозги, тем нужнее становится дисциплинирующий галстук.
Другой мой приятель постоянно носит костюм на работе и кажется при этом чересчур напыщенным. Лишь на выходных в джинсах и футболке он выглядит действительно элегантно.
Важнейшее правило в искусстве одеваться звучит следующим образом: носите одежду сами и не позволяйте ей носить себя.
У женщин, которым красивая одежда особенно радует сердце, есть свои способы так одеваться во времена финансовых затруднений, что их экономность остается незамеченной.
Например, мадам Эррасурис оказала большое влияние на Кристиана Диора и одно время считалась законодательницей парижской моды, хотя сама была бедна как церковная мышь.
Она приехала в Париж беженкой, вероятно из Константинополя, и жила в крошечной, очень элегантной квартире на улице Виктора Гюго. Она не хотела брать у Диора ни сантима и зарабатывала публикациями статей в журналах мод.
Раз в году она выбирала себе платье «от кутюр» и носила его целый год на всех общественных мероприятиях, где считала нужным появиться.
Правило экономии от мадам Эррасурис звучало так: тот, кто не очень богат, вынужден отдавать предпочтение качеству, ведь ему нужна одежда, которая не надоедает и не изнашивается в считанные дни.
Хотя, возможно, ей было легко так говорить, потому что она дружила с Диором.
А вот моя сестра Майя с удовольствием покупает себе одежду в «ZARA», «H&M» или «Top Shop» и при этом старается выглядеть, словно одевается у Жозефа или Гуччи.
Один из наиболее красивых предметов гардероба моей жены, японское шелковое пальто, в котором она всегда выглядит превосходно — не важно, отправляемся ли мы на свадьбу или на простую вечеринку, — было приобретено за 30 евро.
Конечно, смешно наблюдать, как люди прихорашиваются и спешат на оперную премьеру, но печально, что в обыденной жизни мы ведем себя точно так же — используем культуру и СМИ, для того чтобы уметь поддержать разговор.
У большинства из нас затраты на культурные мероприятия связаны с поддержанием престижа. Стоило мне сократить эти расходы, как я избавился от большого количества ненужной информации.
Причем мне не пришлось экономить на том, к чему действительно лежит душа.
Так, например, долгое время мне почему-то казалось, что я должен читать как можно больше газет и журналов на всех доступных мне языках.
В разгар своего безумия я каждое утро вынимал из почтового ящика по пять газет. Соседи только покачивали головой, потому что через самое непродолжительное время те же газеты до краев наполняли общее мусорное ведро.
Четыре раза в день я просматривал новости по телевизору, а еще залезал в Интернет и пытался понять, что больше всего занимает американцев, французов и англичан на данный момент.
В общем, у меня были типичные симптомы информационной зависимости.
Лишь когда нехватка денег вынудила меня уделять меньше внимания СМИ, культурным мероприятиям и тусовкам, я заметил, что все якобы необходимое для того, чтобы быть «в курсе событий», лишь засоряет мне мозги и мешает мыслить самостоятельно.
Выяснилось, что я могу прекрасно обойтись без подписки на «Атлантик мансли», и даже отсутствие «Меркура» и «Татлера» не причиняет мне никакого вреда.
Мобильный нужен лишь для того, чтобы звонить. Меня совершенно не интересует, кто выиграл «Золотой фотоаппарат», «Золотого индюка» или «Бэмби», мне не обязательно знать бранное слово года, а с последними достижениями генной инженерии я вполне могу ознакомиться и без подсказки СМИ.
Тем более мне не нужно срываться и ехать в какую-нибудь европейскую столицу только из-за того, что по телевизору рекламируют проходящую там выставку. С таким же успехом я могу сходить в ближайший музей, до которого пока еще не добрались телевизионщики.
Не заслуживают моего внимания и каждая скандальная премьера, и непрерывные выпуски новостей. Большинство важнейших новостей вообще никак не касаются моей жизни.
А когда хочется узнать, что творится в мире, я включаю приемник. Час прослушивания радиопередач после мельтешения телевизионных каналов действует так же освежающе, как овощи из магазина здоровой пищи после полуфабрикатов из супермаркета.
В книге «Век утраченной информации» американский исследователь Билл Маккибен проанализировал все телепередачи, показанные в Нью-Йорке за один день. Только на сбор и обработку материала ему понадобилось несколько месяцев.
Маккибен установил, что десятки тысяч сообщений, прозвучавших с экрана, не дали ему никакой полезной информации.
Ничто так не способствует отупению и появлению стадного чувства, как просмотр телевизора. Нигде больше не увидишь такого количества банальностей и жестокости.
Хотя теперь нам круглосуточно показывают новости и развлекательные программы, знаем мы куда меньше, чем когда-либо. Большинство выпусков новостей лишь создают видимость передачи важной информации.
Еще совсем недавно, для того, чтобы считаться образованным человеком, надо было знать латынь.
Сегодня достаточно выключить телевизор.
|