L'esprit
de Paris
НЕУЗНАННЫЕ ДРУЗЬЯ
Поначалу меня просто заинтересовало его имя, да еще название одной его книги: «На краю ночи» — она была переведена на французский больше двадцати пяти лет назад и попалась мне в библиотеке на Елисейских Полях.
Я ничего не знал об этом писателе. И все же, еще не открыв книгу, почувствовал ее интонацию и атмосферу, как будто уже читал ее когда-то, в другой жизни. Фридо Лямпе. «На краю ночи».
Фридо Лямпе родился в Бремене в 1899-м. Он учился в Гейдельбергском университете. Работал библиотекарем в Гамбурге и начал там свой первый роман «На краю ночи». Потом получил место в одном издательстве в Берлине.
Он всегда был равнодушен к политике. Его занимало другое: он описывал сгущающиеся сумерки над бременским портом, бело-лиловый свет дуговых фонарей, оркестры, звон трамваев, железнодорожный мост, пароходный гудок, матросов, борцов, многих и многих людей, ищущих друг друга в ночи...
Роман «На краю ночи» был издан в 1933 году, когда Гитлер уже пришел к власти. Книгу изъяли из продажи и из библиотек, тираж пустили под нож, а автора объявили «неблагонадежным».
Что вменяли ему в вину? Всего лишь то, что его книга была прекрасна и пронизана печалью.
Многого ли он хотел? Он сам признался в своем письме: «Дать читателю пережить несколько вечерних часов, от восьми до полуночи, в окрестностях большого порта.
Я пишу и вспоминаю квартал Бремена, где прошла моя юность.
В коротеньких сценках, сменяющих друг друга, как эпизоды фильма, переплетаются судьбы.
Получается что-то акварельное, размытое, связанное непрочно и зыбко, только средствами живописи и поэзии, с главным — атмосферой».
Еще один немецкий писатель, Феликс Хартлауб, тоже уроженец Бремена, как и Фридо Лямпе. Он родился в 1913 году. Судьба забросила его в Париж во время оккупации.
Эта война и серо-зеленая форма были ему ненавистны. Я мало что знаю о нем. Когда-то прочел по-французски в одном журнале пятидесятых годов отрывок из написанного им томика «Взгляд снизу», рукопись которого он в январе 1945 года отдал на хранение сестре.
Отрывок назывался «Заметки и впечатления». Он пишет о ресторане парижского вокзала с его публикой, об опустевшем Министерстве иностранных дел с сотнями брошенных пыльных кабинетов, о том, как там размещались немецкие службы и как непогашенные люстры звенели и звенели хрустальными подвесками в тишине.
По вечерам он переодевался в штатское, ему хотелось забыть о войне и затеряться на парижских улицах.
Хартлауб подробно описывает маршрут одной из своих ночных прогулок. Вот он садится в метро на станции «Сольферино». Выходит на «Трините».
Темная ночь. Лето. Тепло.
Он идет мимо темных домов вверх по улице Клиши.
Зайдя в бордель, обращает внимание на валяющуюся на диванчике смешную и одинокую тирольскую шапочку.
Чередой проходят проститутки. «У них отсутствующий взгляд, они движутся как во сне, будто под хлороформом.
И все залито, — пишет он, — странным светом, такое ощущение, что глядишь сквозь горячее стекло тропического аквариума».
У него тоже отсутствующий взгляд. Он смотрит на все издалека, словно этот взбаламученный войной мир его не касается, он подмечает мелкие детали обыденной жизни, характерную атмосферу, и в то же время он посторонний, чужой всему и всем…
Почему теперь среди стольких писателей моя память выбирает поэта Роже Жильбер-Леконта?
Мне довелось ходить дорогой Роже Жильбер-Леконта. Я часто бывал, как и он когда-то в моем возрасте, в южных районах Парижа: бульвар Брюн, улица Алезии, гостиница «Примавера», улица Вуа-Верт...
В 1938 году он жил в этих краях, у заставы Орлеан, с немецкой еврейкой по имени Руфь Кроненберг. А в 1939-м — с нею же, но чуть подальше, в квартале Плезанс, в мастерской художника, дом 16-бис по улице Бардине.
Сколько раз я ходил по этим улицам, даже не зная, что до меня здесь же ходил Жильбер-Леконт...
А на правом берегу, на Монмартре в квартале Коленкур, в 1965 году я проводил дни напролет в кафе на углу сквера Коленкур или в номере гостиницы в конце тупика — номер телефона: Монмартр 42-99, — не ведая, что Жильбер-Леконт жил здесь тридцатью годами раньше...
Тогда же я познакомился с одним доктором, его звали Жан Пюиобер. Я был уверен, что у меня затемнение в легких, и попросил его дать мне справку для освобождения от военной службы.
Доктор записал меня на прием в клинике, где он работал, на площади Адлере, и сделал рентген — в легких у меня ничего не оказалось, но я все равно не хотел идти в армию, а ведь войны не было.
Я просто представлял себе, что придется жить в казарме, той же жизнью, какой я жил в пансионах с одиннадцати до семнадцати лет, и чувствовал: больше я этого не вынесу.
Я не знаю, что сталось с доктором Жаном Пюиобером. Десятки лет спустя после нашей встречи я узнал, что это был один из лучших друзей Роже Жильбер-Леконта и тот когда-то просил его — как и я, в том же возрасте — о такой же услуге: дать ему медицинскую справку о перенесенном плеврите, чтобы освободиться от военной службы.
Последние годы своей жизни он влачил в Париже, оккупированном немцами. В июле 1942 года его подругу Руфь Кроненберг арестовали в свободной зоне, когда она возвращалась с курорта Коллиур. Ее выслали с очередной партией 11 сентября.
Эта девушка из-за расовых законов рейха в двадцать лет переехала из Кельна в Париж где-то году в 1935-м. Она любила театр и поэзию. Специально научилась шить, чтобы делать театральные костюмы.
Сразу же по приезде она встретила Роже Жильбер-Леконта среди других поэтов и художников на Монпарнасе…
Он по-прежнему жил в мастерской на улице Бардине, но уже один. Потом его приметила и стала обихаживать некая мадам Фрима, хозяйка кафе напротив.
От него к тому времени осталась лишь тень. Осенью 1942 года он, выбиваясь из сил, ходил пешком далеко в предместья, в Буа-Коломб, к некоему доктору Бреавуану с улицы Обепин, чтобы получить рецепты.
Его вылазки не остались незамеченными. 21 октября 1942-го его арестовали.
Он умер от столбняка 31 декабря 1943 года, в тридцать шесть лет. За несколько лет до войны он опубликовал два сборника стихов; один из них назывался: «Жизнь, Любовь, Смерть, Пустота и Ветер».
Скольких друзей, которых я так и не узнал, не стало в год, когда я родился...
Единственный способ не потерять их окончательно из виду — заглянуть в сводки погоды того времени.
Первый снег выпал 6 ноября 1941-го. Зима заявила о себе лютой стужей 22 декабря. К 29 декабря температура еще упала, оконные стекла затянуло корочкой льда.
С 13 января ударили поистине сибирские морозы. Даже вода замерзала в кранах. Это продолжалось около четырех недель.
12 февраля проглянуло солнце, первое робкое предвестье весны. Почерневший снег на тротуарах превращался под ногами прохожих в чавкающую грязь.
22 февраля снова пошел снег. Сыпал он и 25 февраля, еще гуще.
3 марта, вечером, после девяти часов, впервые бомбили предместья. В Париже дрожали стекла в окнах.
13 марта сирены завыли средь бела дня: воздушная тревога. Пассажиров метро не выпускали наружу два часа. Всем было приказано спуститься в туннель. В тот же день была еще одна тревога — вечером, в десять.
15 марта ярко светило солнце.
28 марта около десяти вечера вдалеке загромыхали взрывы, бомбежка продолжалась до полуночи.
2 апреля — воздушная тревога в четыре утра, город бомбили с воздуха до шести. После одиннадцати вечера — снова бомбежка.
4 апреля лопнули почки на каштанах.
5 апреля под вечер пронеслась весенняя гроза с градом, а потом в небе засияла радуга.
Хорошая погода! Не забудь: завтра после обеда встречаемся на террасе кафе «Гобелен».
Сколько бывает случайностей, встреч, совпадений, мимо которых мы проходим, не зная...
Эти имена, эти даты и эти названия — как освещенные окна, от которых невозможно оторвать взгляд.
Смотришь на них и говоришь себе, что за этими окнами кто-то, кого ты давно забыл, ждет тебя уже много лет…
|